Навалившись на стену, женщина, сидевшая за столом, проговорила, стряхивая пепел с сигареты:
— Кирилл, устраивай своего друга куда-нибудь, да хоть на подоконник к Ивану… Нет туда не надо, Иван обещал нам спеть… Ариша, да что ты чаю, да чаю, налей ребятам по маленькой, с холоду…, — ее спокойный хрипловатый голос легко распоряжался всеми.
И Максим, протиснувшись на неизвестно откуда взявшуюся табуретку, уселся рядом с Кириллом за стол. Стиснутые со всех сторон, они принялись поедать, голодные как чайки, все подряд, закусывая обжигающую маленькую… На них перестали обращать внимание. Женщина, сидевшая рядом с Кириллом, проговорила вполголоса, видимо, продолжая прерванную мысль, своему соседу:
— Я кручусь как белка в колесе,… в моей жизни давно нет разницы между днем и ночью, и нет выхода из этого…Я ненавижу слушать новости, в которых всегда все прекрасно! В которых — радостные люди рассказывают об успехах, а я не вижу ни одного радостного лица вокруг себя и ни одного по настоящему успешного знакомого. Где все они? Я ненавижу выборы, на которых мы каждый раз единогласно выбираем президента, а я потом не нахожу ни одного в своем окружении, кто бы голосовал за него. Где все они?
— Вера…, — проговорил бородач, — Верочка, а как ты думаешь, почему теперь пишут только фантастику, ведь читать стало нечего, если ты не читаешь фантастику… Люди уходят с головой во всякие бредни, и всерьез обсуждают возможность проникновения в мир гоблинов и гномов! Да потому что в этом сером мире нет места для творчества! Как можно писать о любви в этом городе! А ты говоришь — новости, новости — эта та же фантастика, которую позволяют читать и слушать нам власти!
— Ну, о любви ты Феденька загнул, о любви можно и нужно писать всегда! — неожиданно громко сказала женщина возле Макса, которая их так гостеприимно рассаживала. — Правда, не будет в стихах ручья и янтарной сосны, как у Визбора…, — немного упавшим голосом добавила она.
— Намек понял, — проговорил Иван на подоконнике, продолжая перебирать струны.
— Да у нас скоро ничего не будет, накроет очередным катаклизмом, как медным тазом! — продолжал свое мрачный бородач Феденька. — А нас переселят на какую-нибудь захудалую планету, где никто больше жить не захотел…
— А знаешь, Федор, люди уже две тысячи лет трындят об этом, а жизнь продолжается, — тихо, под перебор, вставил Иван.
Разговор как-то стих, Федор, положив локти на стол, мрачно молчал.
— А давай, Ваня, 'Солнышко… ', — проговорила в наступившей тишине Арина Евгеньевна, которая стояла у входа в кухню, все с той же легкой улыбкой.
Иван, кивнул, молча, и в переборе наметился мотив. Мотив, перебирающий душу по невидимым струнам. Максу даже стало неприятно, неприятно оттого, что так легко проникли в него. Низкие ноты, падавшие как редкие капли теплого дождя на сухой асфальт, размягчали его, пробивали его привычную, очень удобную, непробиваемую неудивляемость. А мужчина запел. Тихо, немного грустно, не очень умело, но будто так и надо, он начал рассказывать, подыгрывая себе на гитаре:
Макс, прислушиваясь вполуха к словам, сначала лениво жевал, потом все-таки от этих совсем простых слов ему расхотелось есть, и, отложив надкушенный бутерброд, он уставился на поющего на подоконнике мужчину. Ему стало не по себе, музыка его все-таки тревожила, заставляла слушать себя, он повернулся к Кириллу… Тот…, еле заметно шевеля губами, подпевал!
На последнем слове Иван остановился на мгновение, и, вдруг несколько человек вполголоса, доводя Макса простыми словами до мурашек, подхватили:
Подпевали все, кто шепотом, кто про себя, молча, лишь покачивая головой в такт… Максим, оглядывая людей, находившихся в кухне, вдруг замер, — в углу, возле старинного кухонного шкафчика стояла… Софка. Сейчас только до него дошло, что женщина, их впустившая, Арина Евгеньевна, и Соня Долгова похожи как две капли воды. Девушка, задумчиво повторявшая слова песни, встретилась глазами с Максом и усмехнулась краем губ.
Он отвел глаза и продолжал смотреть растерянно в темное окно. Софка… Она всегда была не такой как все. Темно-каштановые волосы, ровно подстриженные по линии плеч, ложившиеся мягким локоном на белую шею, притягивали взгляд каждого, а светлые небольшие глаза, то ли светло-зеленые, то ли светло- серые, казалось, мягкие и уступчивые, не подпускали близко… Ей удавалось все, — легко училась, легко общалась…, но… скучала, что ли? Здесь же Максим увидел ее совсем другую. 'Ну, Киря…', подумал вдруг Макс, взглянув на друга.
А тот, поймав его взгляд, решил, что, хватит испытывать Макса, и встал.
— Как, вы уже уходите, Кирилл? — тихо проговорила Арина Евгеньевна.
Она пошла провожать их.
— Максим, вы не слишком скучали у нас? — спросила она, обращаясь, непривычно на вы.
— Я…, — растерялся Макс, не зная, что ответить, — не успел, честно сказать, понять…
Женщина улыбнулась его откровенности и проговорила уже в открытую дверь:
— Приходите еще, может, — успеете… До свидания…
Холодный ветер на улице сразу пробрал до костей. Быстро нырнув в линзы, парни летели по пустынной улице. Через два-три дома — пятиэтажка Кирилла. Обычный дом. Здесь он снимал однокомнатную квартиру на первом этаже.
Уже в темноте, лежа на диване, Макс проговорил:
— Я даже музыку не стал включать в машине, не хотелось менять…
Он задумался, что же не хотелось менять, да так и заснул… Кирилл еще некоторое время смотрел в темноту, улыбаясь чему-то, и через несколько минут тоже спал.
2
Кир лежал с открытыми глазами. Все тот же сон, все те же голоса, гроза и страшный грохот, который в последнее время будил его… Еще темно. Встав, Кирилл прошел в темноте мимо спящего преспокойно Макса. '… Вряд ли ему что-то увиделось, раз дрыхнет…', подумал он.
Ему хотелось еще раз взглянуть на камень, который, похоже, действительно вызывал его сны. Камешек был у него припрятан на всякий случай, на какой всякий, он и сам не знал, но засунул его в висевшую на стене какую-то дешевенькую абстракцию. Это была небольшая картина в рамочке под
