— Ну что, Чарли, ты больше не думала насчет их предложения? — По ее просьбе он отставил 'подружку' и стал звать ее по имени.
Ее охватил озноб. После событий на ферме Мэндерсов от одной мысли о поджоге ее начинало колотить. Она вся напрягалась, руки леденели; в докладных Хокстеттера это называлось 'умеренной фобией'.
— Я уже говорила, — ответила она. — Я не могу. И не буду.
— Не могу и не буду — разные вещи, — возразил Джон. Он мыл пол очень медленно, чтобы не прекращать разговора. Пошваркивала швабра. Он говорил, почти не шевеля тубами, будто каторжник под носом у охранника. Чарли молчала.
— Есть кое-какие соображения, — сказал он. — Но если не хочешь слушать, если ты уже все решила, тогда молчу.
— Да нет, говори, — вежливо сказала Чарли, хотя предпочла бы, чтобы он помолчал, а еще лучше вообще не думал об этом, — только зря ее мучает. Но ведь Джон столько для нее сделал... и ей так не хотелось обидеть его. Она нуждалась в друге.
— Понимаешь, тогда, на ферме, они не приняли мер предосторожности, — начал Рэйнберд, — и узнали, чем это пахнет. Зато теперь семь раз отмерят. В самом деле, не устроят же они тесты в комнате, где полно бумаги и тряпок, пропитанных бензином?
— Но ведь... Он остановил ее жестом.
— Подожди, выслушай сначала.
— Слушаю.
— Они знают, что такой — э-э — такой пожарище ты устроила один раз. А тут им нужен маленький костер, Чарли. В этом вся штука. Костерок. А если что и случится — да нет, исключено, ты просто сама не знаешь, что способна теперь лучше владеть собой... ну даже, допустим, что-нибудь случилось... кто будет виноват, а? Ты, что ли? После того как тебе полгода выкручивали руки эти подонки. Тьфу ты. Извини, пожалуйста.
Как ни жутковато все это звучало, она прыснула в ладошку при виде его вытянувшейся физиономии. Джон тоже улыбнулся и беспомощно пожал плечами.
— И еще я подумал вот о чем: чтобы научиться себя контролировать, нужно тренироваться и еще раз тренироваться.
— Не надо мне ничего контролировать, я лучше совсем не буду это делать.
— Как знать, как знать, — не сдавался Джон. Он поставил швабру в угол, отжал тряпку и вылил мыльную воду в раковину.
В ведро полилась чистая вода. — А вдруг тебя поймают врасплох?
— Ничего меня не поймают.
— Или у тебя подскочит температура. От гриппа или крупозного воспаления легких или, не знаю, какой-нибудь инфекции. — Это была одна из немногих толковых мыслей Хокстеттера. — Тебе аппендикс вырезали?
— Не-е-ет...
Джон принялся начисто вытирать пол.
— Моему брату вырезали, только сначала у него там все нагноилось, так что он чуть концы не отдал. Мы ведь жили в резервации, и белым было наплевать, живые мы или подохли. У брата была температура чуть не 105 по Фаренгейту, он уже ничего не соображал, ругался по-черному и разговаривал не поймешь с кем. Принял нашего отца за ангела смерти, который пришел, чтобы его унести, — представляешь, схватил нож со стола — и на родного отца... Разве я тебе не рассказывал?
— Не-ет, — прошептала Чарли, но уже не из страха быть услышанной, а от ужаса. — Хотел зарезать?
— Зарезать, — подтвердил Джон, еще раз выжимая тряпку. — Но, конечно, он не отвечал за свои действия. Это все высокая температура. Когда человек в бреду, он может что угодно сказать или сделать. Что угодно.
У Чарли все внутри похолодело. Ни о чем таком она не знала раньше.
— Если же ты научишься контролировать этот свой пиро... как его там...
— Как я смогу его контролировать, если я буду в бреду?
— Тут ты, Чарли, ошибаешься. — Рэйнберд обратился к метафоре Уэнлесса, той самой, которая год назад покоробила Кэпа. — Это как научишься ходить в уборную. Когда научишься, как бы ни хотелось, — все равно дотерпишь. У больных в бреду вся постель бывает мокрая от пота, но чтобы обмочиться — такое случается редко.
Правда, на этот счет Хокстеттер был несколько иного мнения, ну да чего уж там...
— Я что хотел сказать, стоит тебе поставить это дело под контроль, и тебе не о чем волноваться. Черт заперт в коробочку. Но сначала нужно тренироваться и еще раз тренироваться. Как ты училась завязывать шнурки или выводить буквы в детском саду.
— Но я... я не хочу ничего поджигать! И не буду! Не буду!
— Ну вот, все из-за меня, — расстроился Джон. — Разве я думал... Прости, Чарли. В следующий раз прикушу свой длинный язык.
Но в следующий раз она сама завела разговор. Это произошло спустя три или четыре дня, она успела хорошенько обдумать его построения... и, похоже, нашла в них один изъян.
— Они от меня не отстанут, — сказала она. — Будут требовать, чтобы я еще зажигала, и еще, и еще. Если бы ты знал, как они за нами гонялись! Они не отвяжутся) Сначала, скажут, маленький костер, потом больше, потом еще больше, потом... Я боюсь... боюсь!
Воистину, он не переставал ею восхищаться. Интуиция и природный ум были у нее отточены до совершенства. Интересно, что сказал бы Хокстеттер, узнай он, что Чарли Макги в двух словах сформулировала их тщательно разработанный сверхсекретный план. Все их отчеты, посвященные Чарли, поднимали вопрос о том, что пирокинез был лишь одним, пускай главным ее псионическим даром, — к числу прочих Рэйнберд относил интуицию. Ее отец несколько раз повторил, что Чарли знала о приближении агентов — Эла Стейновица и прочих — к ферме Мэндерсов, знала задолго до того, как их увидела. Есть от чего хвост прижать. Если в один прекрасный день ее интуиция обратится на его, Джона, личность... говорят, никакой ад не сравнится с оскорбленной женщиной, а Чарли, обладай она хоть половиной тех способностей, которые он в ней подозревал, вполне способна устроить ад, во всяком случае его точную копию. И тогда ему станет очень жарко. Что ж, это добавляло остроты в его будни — что-то в последнее время они пресноваты.
— Чарли, — ободряюще сказал он, — ты ведь не будешь это делать задаром.
Она озадаченно смотрела на него. Джон вздохнул.
— Не знаю даже, как объяснить, — сказал он. — Привязался я к тебе, вот что. Ты мне вроде дочки. Как подумаю, что они тебя держат в этой клетке, к отцу не пускают, не разрешают гулять, играть, как другим девочкам... меня аж зло берет.
Она слегка поежилась, увидев, как сверкнул его здоровый глаз.
— Ты можешь многого добиться, если согласишься иметь с ними дело. Тебе останется только время от времени дергать за ниточки.
— Ниточки... — повторила Чарли, заинтригованная.
— Именно! Они еще разрешат тебе на солнышке погреться, вот увидишь. Может, и в Лонгмонт свозят купить чего-нибудь.
Переберешься из этой поганой клетки в нормальный дом. Поиграешь с другими ребятами. Увидишь...
— Папу?
— Ну конечно.
Конечно — нет, ибо стоит им увидеться и сопоставить информацию, как добрый дядя уборщик окажется слишком добрым, чтобы поверить в неподдельность его доброты. Рэйнберд не передал Энди Макти ни единой записки. Хокстеттер посчитал, что игра не стоит свеч, и хотя его соображения Рэйнберд обычно в грош не ставил, на этот раз пришлось согласиться.
Одно дело заморочить восьмилетней девочке голову сказками про то, что на кухне нет 'жучков' и
