чистить южанам ботинки на вокзале. Главное, что смогу в любой момент встать, взять свои манатки и уйти в любом направлении. А пока что, изволь двенадцать часов на стуле «отпахать», если это слово уместно. Можно, конечно, журнал, насыщенный девками, полистать или помозговать рекламный ролик, но разлитая по рубке грусть-тоска словно переваривает меня. Через мониторы набрасываю взгляд на вымоченные в желтом свете подходные дорожки, и глаза киснут. Ни одна сволочь не пробежится, затаилась она и, посмеиваясь золотящимся ртом, что-то планирует. Разве не заинтригует воров хоромина, напичканная оборудованием, как огурец семечками? Фирм с компаниями тут, что мусора. Разве им не понравится, что здание технопарка на этаком отшибе, на месте бывшей гатчинской овощебазы, и долгими вечерами-ночами здесь пусто, как в животе у жителя Бангладеш, в смысле, людей негусто… Вот сегодня, едва звездочки покатились по небу, поковыряться в науке лишь доктор Файнберг и его верная помощница Нина остались. И, конечно, большие сомнения у меня, занимается ли эта парочка той самой эволюционной машиной, или на повестке у них то, что в эволюции не нуждается. В норке, куда они затырились, в компьютерном центре, нам подсматривать видеокамерой нельзя — ученые стесняются, хотя все для их же блага. Впрочем, я при каждом обходе доктора с лаборанткой навещаю, не боясь показаться назойливым. И что интересно, раньше Файнберг с Ниной располагались на почтительной дистанции, а теперь притянулись на расстояние вытянутого пальца, как Абеляр с Элоизой. Никого, правда, осуждать я не намерен, изогнув брови домиком. Нина — дама местами интересная. Рот — как косяк у ворот, ноги — что столбы на дороге, глаза — для бандитов тормоза, ягодицы — как две перелетные птицы, так, наверное, выразился бы автор 'Песни Песней'. Зачем же время убивать на скоротечные научные достижения? Однако, хочу сказать в свою пользу, захожу к ним не только, чтоб со скуки роман их подсматривать, но заодно и поесть пищи для ума. Эволюционная машина доктора Файнберга — это в сущности программа такая — определяет, какие мутации зверью пригодятся, а от каких проку не будет. Заодно вычисляет, что за свойства у тварей от того прогресса могут объявиться. Меня пробрало лишь то, что запросто какие-то животные разживутся способностями гробить нашего брата, разумного примата, похлеще, чем у пулемета и танка. Правда, Файнберг утешает, дескать, расслабься, браток, эдакие пожиратели и истребители естественным путем придти к нам не могут. Природа, по его мнению, подслеповата и занимается простым перебором вариантов. А вот Самуил Моисеевич, в отличие от природы, и чутьем, и матметодами выискивает самую интригующую траекторию изменений. Он при мне на графическом экране малевал эти траектории. Вырисовывается в результате усилий что-то вроде цветика-семицветика, а потом такая мазня эволюционной машиной интегрируется в ряд жутких образов, самый последний начинает еще прыгать и выть — что, доложу вам, будет похлеще всякого мультфильма. Какая-нибудь харя с экрана тебе улыбнется, считай, настроение на день испорчено. Хотя и не исключал док, что иногда природе кое-кто помогает поумнеть против обычного. Вот, например, до потопа царил такой серьезный неслучайный зверь, как змей, он же дракон, которому удалось набедокурить даже в райском саду. Само собой, что и наш общенародный предок тоже вырос под особым присмотром. А почему нет никакой культуры в море? Потому что там акулы, которые сами не слагают поэм и другим не дадут. Но зато они — биологическое совершенство.
И с этой забавной чепуховиной носился Моисеич, не расчесав всклокоченной головы, в свое свободное время. Естественно, ничем другим он не занимался и в рабочие стулочасы. Начало такой, с позволения сказать, деятельности было положено, когда из-за бугра прибыл консультант концерна «Ай-Би- Эм» доктор Шмуэль Файнберг. И за смехотворное для птицы такого полета денежное довольствие — «пернатый» наглядно смеялся, глядя на зарплату — стал консультантом товарищества 'Гаврилов и компания'. Что товарищи отмечали при помощи интенсивного пьянства как неслыханную удачу. Потом уж выяснилось, если Шмулик и работал в «Ай-Би-Эм», то не больше трех дней. Явился одесский ховер Моисеича и проявил до поры темную кинопленку Файнберговой жизни. С десяток лет тому, раздувшийся от идей Самуил перебрался с мансарды дома номер три по Малой Арнаутской в академические круги Иерусалима, Кембриджа и Гарварда. Однако там «дичок» не прижился, лишь стал известен как тот, кто не имеет приличного образования и признанных работ, зато собирается быть на передовом рубеже науки и переключать лаборатории на изучение ведомых лишь ему эволюционных сюрпризов. Также не задержался Файнберг ни в одной из фирм как человек, мало интересующийся производственными заданиями. В конце концов «там» он приобрел некоторую, увы, целиком отрицательную известность, и, оставив жену у одного знакомого ученого, а дочку в израильских ВДВ, повернул назад. Через неделю он полностью засветился и на последнем месте работы. Однако, бывший таежный охотник Гаврилов из упрямства — того самого, с которым подстерегал сохатого — оставил не признанного никем ученого у себя. Правда, попросил маячить в рабочее время перед другими сотрудниками как можно меньше. Естественно, что и область смешного — деньги — резко сузилась. Но судя по плавленным сыркам, которые поглощал вдумчивый Самуил Моисеевич, многого ему не требовалось. Наверное, Нина была среди тех редких личностей, на кого Файнберг производил впечатление 'крупного спеца оттуда', с которым она рано или поздно отправится «туда». Такая наивность делала ей честь по нынешним ушлым временам. Может, отчасти ее гипнотизировали невоплощенные демоны Самуила Моисеевича.
Все-таки посеял в каменистом грунте моего сердца семена боязни этот пресловутый ученый. А ведь совсем было дрейфить перестал. Уже не боялся двоек, 'сундуков'-прапорщиков, триппера, ментов и таких красных уголков пыток, как кабинеты зубных врачей. Кстати, последний мой визит к частной отличной дантистке, рекомендованной хорошим знакомым, протекал так. Принимала она в рубашке и колготках; несмотря на успокаивающую музыку с охами и вздохами, от первого же прикосновения бора я встал на дыбы. Женщина не унималась, вывернуться без риска быть пропоротым я не мог, потому и схватил ее за талию. Дантистка приняла жест за начало, стала форсировать события, и я не отставал из-за надежды облегчить свою участь. Одну участь я облегчил, а вот другую утяжелил: в конце веселой недели обнаружил себя под венцом вместе с этой мало знакомой мне дамой. Таким образом, зубовный ужас привел в действие механизм моей женитьбы, который, по счастью, на нынешний день уже израсходовал весь свой завод. Не послужило ли мне это уроком бесстрашия? Отлично послужило. И вот результат. Некоторые дергаются или даже потеют при виде змей, червей, пауков и крыс. Я же к ним отношусь приветливо. На мой взгляд они не хуже других. У меня проживала, пока не сдохла от обжорства, ручная, как мне иногда казалось, крыса. Я еще славен тем, что тапком не тронул ни одного паука и за тараканами всегда наблюдал с нескрываемой симпатией, а не со злобным недовольством, как некоторые.
Однако позавчера, благодаря стараниям дока Файнберга, пришлось сдрейфить по-настоящему, без всяких прикрас. Выбрался я из-под земли на станции метро «Приморская», не бежал, задрав штаны, за попкой в «варенке», а шел домой отдыхать от своей монотонной службы. Темно уже, я отдых начинаю с того, что опускаю взгляд в небесный погреб — кстати, пару раз такое начало в глубокой луже заканчивалось. Вот глянул я и весь внутренне заиндевел. Черный бархат неба проколот, и сквозь пятнышки сочатся красно-зеленые лучи, напоминая в целом граненый стакан или колпак. Как привлечь внимание прогрессивной общественности? Не будешь же посторонних злых людей за рукав хватать. Я застенчивый, поэтому могут мне и авоськой заехать, и газовым баллоном прыснуть. Но тут же сообразил, что раз я первый их заметил, то мной они займутся особо и отдельно. Сразу втемяшилась в башку такая дикая мысль, хоть я и не умственный дикарь. Ведь не купишь же меня всякими фраерскими байками про мужицких заступников, капиталистов-эксплуататоров, русских этрусков, предводителей-пассионариев с вечным жаром в заднице, про У-райские горы, с которых великий йог Шива, он же Сивый, свел русичей, про благодать, спускающуюся на каких-то деревенских олигофренов. Чем мои «стаканы» лучше?
Но уже вчера я постарался о колпаке забыть. Без особого сопротивления вылетают из меня, как из распахнувшегося портфеля «дипломат», всякие изнурительные мысли, когда я балуюсь, вернее, своеобразно тружусь на своем аппарате 'Охота всех времен и народов'. Раньше у меня имелась установка 'Охота в джунглях', но я добился второго в целом Питере результата, и фирма за спасибо притащила усовершенствованную машину. Если дал промашку, она портит воздух — такое вот наказание. Пальба не только по готовым зверям, вшитым в память установки, но и по тем, кого сам спроектируешь. Ну, я постарался в стиле дока Файнберга. Приятно напасть не на какого-нибудь левика Леву, а на урода с зубами-серпами и лапами-мясорубками.
Видеоряд в моей киснущей голове внезапно обрывается, потому что прилетает вдруг вопль из породы самых надсадных. Тут у меня непродуктивные мысли табуном понеслись. И про колпак, и про кучу добра, которую надо стеречь с почти связанными руками. Правда, неслись табуном они только одно мгновенье, потом я вскочил, взвел курок своего нагана; как раз на мониторе, то есть в коридоре четвертого этажа,
