– А то! – сказал Ленька.
Карпа встал на цыпочки и начал возбужденно шептать Леньке на ухо. Ленька посоображал чего-то, потом кивнул.
– Можно!
– Слушай, Никита. Мы решили тебя принять в наше общество, – сказал Карпа торжественно.
Никита сообразил, что ребята хотят с ним покорешиться.
– Заметано, – сказал он.
– Ты вступаешь в общество Красных пинкертонов, – сказал Ленька так же торжественно, как и Карпа.
– Куда, куда? – удивился Никита.
Карпа возмущенно хлопнул себя по колену.
– Тебе же говорят русским языком: в общество Красных пинкертонов. Сыщиков то есть.
– А вот это, смотри, наш герб, – показал Ленька.
– Мы его три дня рисовали, – сказал Карпа.
Только тут Никита заметил прибитый к свае квадратный лист фанеры, на котором химическим карандашом был начерчен жирный круг. В круге маяк посылал лучи в волнистое море. Снизу крест-накрест нарисованы были сабля и ружье. С одной стороны по кругу написано было: «Честь», с другой стороны: «Верность», а сверху: «Дружба».
– Маяк – это чтобы все видеть, – объяснил Карпа. – Все опасности и рифы. Сабля и ружье – сам понимаешь. Это революция.
– А теперь клянись хранить тайну, – сказал Ленька. – Чтобы никому, ни под каким видом!
– Клянусь! – сказал Никита серьезно. – Никому!
Помолчали. Потом Карпа сказал:
– У нас и девиз есть, – и показал на фанерный лист с гербом.
– Какой еще девиз? – спросил Никита.
– Слово такое, чтобы своих узнавать, какой ты непонятливый, – объяснил Карпа.
– А без слова что, не узнаешь? – все не понимал Никита.
Карпа на мгновение задумался.
– А если в темноте? Тогда как? – наконец спросил он.
Ленька сказал:
– Наш девиз: «Верность и честь». Пароль «Верность», а отзыв: «Честь». Запомни хорошенько. Если человек говорит тебе: «Верность!», ты должен ответить ему: «Честь!», бросить все дела и тут же бежать на помощь. Такой у нас закон. Соображаешь?
– Соображаю, – сказал Никита. Этот закон ему понравился.
– Понимаешь, – продолжал объяснять Ленька, – дружба – это верность и честь. Без верности и чести не бывает дружбы. Без дружбы и чести нет верности… А вот честь – она всегда… Она сама по себе… Понимаешь?
Никита ничего не ответил. Дружбу он уважал, она не раз выручала его в трудную минуту. Но вот рассуждать о таких вещах, как верность и честь, ему никогда не приходилось. В том мире, откуда он пришел, была, конечно, своя верность. И даже своя честь была. Только об этом не принято было говорить.
Занятные Никите попались знакомцы. Смешно на них глядеть. И игру придумали какую-то шибко мудреную. Здоровые парни, лет по двенадцать небось уже стукнуло, а лепят каких-то сыщиков. За последние три года Никита играл только в очко да в три листа, а уж в сыщиков-то, извини-подвинься! Сколько раз ему приходилось, дурея от страха, отрываться от грохающей сапогами толпы под жуткий свист дворников и милиционеров.
– А этого Гленарвана, не сомневайся, мы все равно найдем, – сказал Карпа. – Он нам давно подозрительный. Правда, Леня?
Ленька не успел ответить. В светлом проеме между сваями показался чей-то темный силуэт и раздался веселый окрик:
– Пинкертоши, вы где?
– Мы здесь, Володя! – крикнул Ленька и полез наружу.
– Это Ленькин братуха. Он из горкома РКСМ, комсомолец, – шепнул Карпа Никите, устремляясь за Ленькой. – Он про нашу тайну ничего не знает, ты не думай… Это он просто дразнится, потому что мы книжки про Пинкертона любим. Пошли.
Ребята выбрались из-под причала, жмурясь от яркого дневного света.
– Эге, да вашего полку прибыло. А это кто? – спросил высокий парень в выцветшей гимнастерке, подпоясанной широким армейским ремнем.
– Это, Никита, сын Лепехина из редакции, – сказал Ленька.
– Небось тоже в комсомол метишь? – спросил Володя.
Никита не знал, куда он метит, но на всякий случай кивнул.
– Три пацана – это уже ячейка.
– Да, ячейка, – протянул Карпа. – А когда записываться приходили, так ваш Головко знаешь что сказал? – при этих словах Карпа странно изменился. Он раздался в ширину, у него опухли щеки, а взгляд устремился куда-то в небо. «Комсомол – це вам не в бабки грать, це – передовой авангард рабоче-крестьянской да казачьей молоди», – сказал Карпа нравоучительным басом.
– Похоже, – засмеялся Володя. – Но вы не расстраивайтесь, братва, ваше время впереди. А пока для вас есть у меня дело. Нечего вам под причалом ошиваться.
Карпа многозначительно посмотрел на Никиту. Ленька потрогал козырек кепки, облизнул губы.
– Но! Какое задание?
– Разговор этот долгий, – сказал Володя. – Пойдемте-ка лучше в горком.
Никита боялся этих слов: горком, чека, губком – от них всегда веяло опасностью. Он подумал было, не пора ли смываться, но все-таки пошел за ними, отстав на всякий случай на полшага.
Этот Володя, Ленькин братуха, привел их в просторную комнату с двумя пустыми столами. За одним столом сидел толстый парень с маленькими глазками и, пыхтя и отдуваясь, что-то писал красной краской на длинной бумажной ленте. Никита догадался, что это и есть Головко, которого передразнивал Карпа, похоже получилось.
На стене висел плакат: толстый поп, хватающий жирной лапой узелок с яичками у старушонки, и надпись: «Все люди – братья, люблю с них брать я».
И еще один, непонятный. Усатый красноармеец в синем шлеме с красной звездой показывал на тебя пальцем и спрашивал: «А ты записался в ЧОН?»
Ленькин братуха долго разговаривал с ними. Никита не все понимал из их разговоров. Но Карпа потом объяснил ему, что Володя приказал им отправиться к бойскаутам.
После горкома Никита пошел к отцу. Карпа и Ленька проводили его и договорились назавтра встретиться после обеда.
Никита вбежал в ворота приземистого кирпичного дома. Во дворе дымила походная кухня. К ней подходили люди. Повар в солдатской форме и белом фартуке разливал в
