В тени горностаевой мантии

говорить о нем еще много лет спустя. У бриллиантщика Ивана Лазарева он купил за четыреста шестьдесят тысяч рублей большой алмаз чистой воды, ограненный розою, и поднес его императрице. Впечатление от подарка было ошеломляющим. Екатерина обожала бриллианты. Их было у нее такое множество, что по праздникам, когда в Эрмитаже она садилась играть в карты, то расплачиваться за проигрыш предпочитала мелкими бриллиантами от одного до десяти карат, вынутыми из оправ… Но камень Орлова весил сто девяносто четыре и три четверти карата! Это был в ту пору третий камень мира. По преданию, некогда был он вставлен в глаз индийского бога Шивы, откуда перешел на украшение трона шаха Надира. Во время одного из восстаний индийцев английский солдат выкрал камень и продал его перекупщикам. Далее он принадлежал армянскому купцу Лазареву и хранился в амстердамском банке, пока не перешел в руки Орлова. Бриллиант был выставлен во Дворце, и все придворные какое‑то время могли им любоваться. Существовало поверие, что в любой войне побеждает тот, кто владеет более крупным алмазом. Сие было весьма кстати, ведь еще шла война с турками. А на Яике бунт Пугачева перерастал в восстание… Так что подарок светлейшего князя имел, кроме перечисленных достоинств, еще и весьма существенное для своего времени магическое значение.

Позже камень украсил собою державный императорский скипетр и стал уже не просто драгоценностью короны, но и национальным достоянием России, заставляя подданных до двадцатого века помнить о славе державы и ее людях. Злые языки, правда, говорили, что существенным изъяном акта дарения был способ, коим Орлов заработал деньги на его покупку… Но будем утешаться тем, что все злословящие будут лизать на том свете раскаленные сковороды.

Несмотря на возвращение кажущегося расположения государыни, Орлов уже никогда более не являлся тем всесильным вельможею и повелителем, каким был прежде. Бывали случаи, когда его приемная по утрам если и не пустовала, то наполнялась всякой мелкотой, вечными просителями. Ощущение отставки не покидало Орлова, оно ввергало его в задумчивость, вызывало меланхолию и толкало на необдуманные поступки. Но и странности его поведения никого более не волновали, лишь бы не мешал. Мелкая комариная толочь в тени горностаевой мантии шла своим чередом, не заслоняя солнца и не имея ни интереса, ни отношения к жизни подлинной, государственной, а паче народной.

9

Васильчикова вряд ли можно было считать удачным выбором Екатерины. Он был скромным, не завистливым и не честолюбивым малым, что создавало вначале некий приятный контраст с общим фоном придворных. Воспитанный гувернерами, сменяющими друг друга в деревне отца, он выучился говорить по‑немецки, понимал, как мы помним, не рискуя на беседу, французский язык и умел танцевать. Этим он выгодно отличался от Данилы Хвостова, дремучее невежество которого и пристрастие к лошадям так быстро утомили императрицу. Александр же Семенович еще от родителей воспринял некоторые правила морали, позже, конечно, слегка поколебленные гвардейской казармой. Будучи от природы человеком неглупым, место свое и значение понимал правильно, ни в какие политические страсти не вдавался, в друзья ни к кому не лез и протекциями не занимался. Все это скоро поняли, и досаждать перестали, понеже без толку… Службу же свою при императрице он исполнял, как и воинские наряды, истово, согласно присяге.

Екатерина первое время была в восторге от его возможностей, о которых даже ни с кем не говорила, боялась сглазить. Но к концу зимы она все же пришла в себя настолько, что смогла одуматься. Что же она увидела?..

Вместо могучего умного и страшного всем фаворита Орлова — бесцветный Васильчиков, рассуждать с которым на темы государственного управления или политики было бесполезно. Он никогда ничего не просил. Подарки принимал, заливаясь краской стыда. Почти все время, когда не был занят сопровождением императрицы, отведенных ему покоев не покидал, лишь иногда, испросив позволения, уезжал на конную прогулку. Он служил!

«Случай» Васильчикова воспринимался всеми без осуждения, скорее, как удача, способная вызвать зависть. В своем кругу офицеры говорили о том часто и много. Большинство удивлялись и негодовали лишь по поводу того, «почто Сашка не пользуется открывшимися возможностями? Ни себе, ни другим, ну не дурень ли? Ведет себя, как попова дочка, потерявшая цветок невинности с заезжим гостем…».

С удалением Орловых на политических подмостках в первых ролях оказались Панины. Один из них держал в руках внешние сношения, а другого, провозглашенного ею же «персональным оскорбителем» и «дерзким болтуном», Екатерина сама должна была, после несвоевременной кончины Бибикова, вызвать из отставки на военное поприще против Пугачева… И это, несмотря на то, что императрица Паниных никогда не любила и знала, что и они ее не любят…

Не лучше обстояли дела и с личным штатом. Очень скоро императрице стало скучно без будуарных бесед с Аннетой Протасовой, без обсуждения альковных проблем и сплетен. Старая подруга, графиня Брюс, была слишком циничной и болтливой. Анна Нарышкина для подобных разговоров никогда не годилась. Екатерина приблизила к себе Марью Перекусихину, но девушка была еще чересчур юной. Волей‑неволей императрица все чаще вспоминала о своей молчаливой и деликатной фрейлине, которая всегда и обо всех все знала, о своей незаменимой dégustatrice. В конце концов, пораздумав, она написала в Москву ласковое письмо, в котором приглашала Анну вернуться ко двору.

Удивительное все‑таки существо человек! Кажется, можно ли сильнее кого обидеть, чем это сделала Екатерина по отношению к Анне?.. Но обида была нанесена императрицей!.. А можно ли обижаться на божественное произволенье? Опять рабское обожествление… человека? Нет! Места… и по нему человека. В свое время Дашкова не простила подруге пренебрежения. Поплатилась отставкой, годами ссылки, но не простила, вернее не прощала долгое время. Но нельзя требовать от каждого такой же силы характера.

Анна даже не задумывалась на тему: «простить — не простить». Получив послание государыни, она ощутила несказанную радость оттого, что ее помнили, что в ней нуждались. Оставив дочку на попечение матушки, окруженной уже целым выводком братниных ребятишек, она быстро собралась и, чтобы попасть к летнему выезду Двора в Царское Село, в начале апреля уехала.

Появление Протасовой и водворение ее в прежние покои вызвало весьма тревожный интерес при Дворе. В приемной Васильчикова сразу же поубавилось народу… Никита Иванович Панин, призвав к себе Марью Перекусихину, долго выспрашивал ее об отношениях императрицы с фаворитом. Но верная юнгфера, с недавнего времени спавшая за ширмою в опочивальне государыни, держалась стойко, повторяя, что ничего такого не знает и не имеет даже понятия.

Встреча Annet’ы с императрицей прошла сердечно, будто расстались они дня два назад и, немного соскучившись, рады были снова друг друга видеть. Основная часть эмоций была на стороне фрейлины. Спокойно прошла ее встреча и с фаворитом. Ничто, как казалось, не шевельнулось в ее сердце. Васильчиков же, весь красный, опустил глаза. Однако разговор состоялся на людях и был чисто светский. Она отметила про себя, что молодой офицер пополнел, лицо его утратило прежнюю живость, и в глазах поселилась какая‑то безысходность. Но злорадства при сем Анна не испытала.

Некоторое время спустя, сделав вид, что никогда не знала об истинных отношениях Анны с Васильчиковым, а если и знала, то не помнит, императрица в разговоре с глазу на глаз пустила пробный шар.

— Mein Gott! — сказала она как‑то фрейлине. — Ins Bett unser Freund ist wirklich wie Herculess[89]… Но стоит ему слезать с постель и предо мною der langweiligsten Burger der Erde…[90]

Фрейлина промолчала. В другой раз Екатерина пожаловалась Анне, что в ее отношениях с фаворитом нет даже намека на любовь.

— Ах, мой королефф, Александр Семенович службу несет исправно и неутомим, как… — она поискала слово, — wie einer Schmied — кузнец‑молотобоец… нет, как машин… Поговори с Брюсшей или, лучше, с тезка твой с Анна Нарышкина, она ведь к тебе склонна. Поговори, как бы от себя, нет ли у них еще кого на примете.

Так все и вернулось на круги своя.

Статс‑дама Анна Никитична Нарышкина с полуслова поняла фрейлину. Она с жаром