счастье!.. Ну и новая невеста, тоже могла быть небезынтересна…
Будучи вообще скор на подъем, он тут даже удивил всех. Собравшись без проволочек, выехал инкогнито и был весьма любезно принят в Берлине. Здесь же познакомился и с той, кого прочили ему в жены. София‑Доротея с матушкой герцогиней Вюртембергской также была приглашена королем в Берлин. Отец невесты, принц Фридрих Евгений, почти всю жизнь прослужил в войсках прусского короля, получив Вюртембергское герцогство лишь под старость.
Дородная его дочь была на голову выше Павла, и впечатление произвела. Ей не было еще и семнадцати, а на бюст, как позже шутили, можно было усадить полковой оркестр. Воспитанная в строгих немецких традициях, она с детства усвоила главные заповеди, изложенные в стихотворении «
Нельзя сказать, чтобы за прошедшие два с половиной столетия и к нашим дням классический подход к общественной роли женщины сильно изменился в принципе. В общем же девушка понравилась Павлу Петровичу. Правда, более нетерпеливо он ожидал парада войск, обещанного прусским королем.
В Петербург великий князь вернулся оживленным и полным планов. А затем, через некоторое время, пожаловали и гости из Пруссии. Государыня подняла бухнувшуюся перед нею на колени принцессу, милостиво сказала, что такие варварские обычаи давно изжиты при Дворе и остались лишь в памяти негодных учителей, которые не смогли рассказать о том принцессе. Но в душе государыня была довольна тем, что девушка, в отличие от своей предшественницы, не проявила заносчивости при встрече. Затем нареченную осмотрел Роджерсон и дал отменный отзыв о ее здоровье. Государыня выслушала лейб‑медика, но тем не менее велела приготовить баню. И там, в мыльне, разложив с помощью верной фрейлины деву на теплой мраморной лавке, сама придирчиво обследовала смущенную принцессу во всех подробностях ее естества. Как ни краснела бедняжка София‑Доротея, как ни стискивала зубы, тем не менее, послушно раздвигала колени и переворачивалась, становясь на карачки… Екатерина улыбнулась, по‑видимому, довольная осмотром. Шотландец был прав, дева — кровь с молоком.
Анна цинично похлопала принцессу по широким лядвеям и добавила грубоватой скороговоркой, чтобы та не поняла:
— Ну, хватило бы размеру, тута, чаю, ничо не застрянет.
— Будем
При крещении принцессу нарекли Марией Федоровной, подучили слегка русскому языку и — отправили под венец. Венчание состоялось 28 сентября и, поскольку цесаревич вдовел менее полугода, прошло без особой торжественности.
Быстро пролетело время и вот уже великая княгиня, потупив очи, доложила Екатерине, что ждет ребенка. Императрица усмехнулась, подарила ей перстенек с бриллиантом и табакерку. Невестка была по прошедшей бедности скуповата и презенту обрадовалась, как дитя. Екатерина вспомнила о миллионных долгах той первой, о том, как убивался сын по поводу ее кончины. И улыбнулась способу, коим его излечила с помощью писем несчастной к ее лучшему другу… В душе она даже похвалила себя за мудрость.
Подумала: «После, как родит, надо будет придумать ей подходящее дело». Но времени на это не нашлось — с момента свадьбы и до кончины императрицы великая княгиня умудрилась подарить российскому престолу четверых сыновей и семерых дочек. Кроме того, как и все благовоспитанные немецкие девушки, она была приучена к домашней работе, вела дневники и, чтобы потрафить свекрови, устраивала литературные вечера. Приходилось ей выступать и в роли распорядительницы придворными спектаклями, так как Павел любил, если и не сам театр, то актрис.
К супружеским обязанностям она относилась ответственно, как и ко всякому другому делу. Мужа — великого князя и наследника русского престола — почитала единственным из мужчин. И никогда не жаловалась никому даже на то, что временами супруг, не обращая внимания на постоянное интересное положение супруги, учил ее прусскому парадному шагу и ружейным артикулам.
Когда о том Анна доложила императрице, та вздохнула и махнула рукой:
—
Отпустив всех, кроме кабинет‑секретаря, Екатерина не без некоторого раздражения взяла в руки новый выпуск журнала «Кошелек», издаваемого неугомонным Новиковым.[114]
Правда, после того, как были закрыты его журналы «Трутень» и «Живописец», наполненные политическим ядом и осмеливавшиеся в подтексте порицать «просвещенное монархическое правление», издатель сбавил тон. Теперь он нападал в основном на галломанов. Но и в «Кошельке» его статьи о нравах светского общества, возбуждали серьезное недовольство в придворных кругах.
В принципе, недовольство Двора императрицу мало волновало, тем более, что Новиков ратовал за возврат к добродетельной старине, к нравственной высоте старорусских начал. А такие мотивы были не чужды и Екатерине. Кто, как не она выступала против мздоимства и злоупотреблений? Разве она когда‑нибудь была против чистоты нравов и «великости духа предков, украшенных простотою»? Конечно, она знала, что ее втихомолку осуждают за любострастие. Но не даром же говорится: «что дозволено Юпитеру, то не дозволенно быку»…
Впрочем, если быть честной, ее раздражение имело иную причину. И она не призналась бы в ней даже самой себе. Дело в том, что Екатерина сама занималась сочинительством. Мало того, что она, заполняла листки своего журнальчика нравоучительными статейками, государыня сочиняла пиесы, сочиненья драматические, больше характера сатирического. И, как всякий автор, к чужому успеху относилась весьма ревниво. Но тут нужны некоторые пояснения.
В 1769 году она велела своему секретарю Григорию Васильевичу Козинскому, взяв за основу английский журнал «Spectator» — «Зритель», приступить к изданию русского сатирического журнала. Родилась четырехстраничная «Всякая всячина», взявшая за принцип «не целить на особ, а единственно на пороки. И при этом стараться своим примером не оскорблять человечество». Главным журналистом была, естественно, она сама, не раскрывая своего авторства. Впрочем, это очень скоро стало «секретом Полишинеля». Журнальчик получился забавным, вполне безобидным и, по мере узнавания руки сочинителя, вызывал верноподданнический восторг. Но в том же году появился новиковский «Трутень», с острыми статьями, касающимися вопросов, по‑настоящему волнующими общество… Кроме того, как бы, не подозревая участия императрицы во «Всякой всячине», «Трутень» порою позволял себе чувствительно жалить, полемизируя с «умеренной снисходительностью к слабостям»… Борьба была неравной и ядовитое насекомое вынуждено было сложить крылья.
Еще более острым оказался «Живописец», просуществовавший менее года. И вот — «Кошелек», куда более умеренный, скромный. Но и в нем порой намекалось, что во «'Всякой всячине' изображается скорее „слабость собственного разума“, нежели истинные причины общественных недостатков. Отсюда и раздражение, нараставшее с каждым новым выпуском „Кошелька“. Бывало, что, встречая на страницах журнала завуалированные порицания своих деяний, государыня даже плакала, повторяя: „Ну что я им сделала? За что они меня ненавидят?“… Нет, нет, она, конечно, не завидовала таланту Новикова. И внимательно просматривала все его статьи… Кончилось это для Николая Ивановича, как известно, весьма прискорбно…
Глава седьмая
В июне приехал в Петербург тридцатилетний шведский король Густав III. Молодой честолюбец,
