Дома Сергей, чтоб не сатанеть от ватной тишины, включил телевизор. Спутниковой антенной хозяева квартиры не обзавелись, прием оказался неважным. Сквозь помехи шла какая-то забубенная веселуха: пели и плясали мужики, переодетые бабами; полуголые девицы под «фанеру» трясли и виляли «стратегическими» местами; лилось рекой пиво, и бабочками порхали прокладки.
Он переключил программу. Какие-то люди пытались выиграть деньги у телеведущей и при этом поедом жрали друг друга.
На следующей кнопке что-то привычно взрывалось и шла пальба. Потом киношная перестрелка сменилась хроникой: падали под откос поезда, бушевали пожары, топили наводнения, крушили все на своем пути тайфуны и слизывали сушу цунами.
Международные террористы… Точечные удары… Урегулирование… Саммит… Разбился «Ту-154»… Лореаль — ведь вы этого достойны!
На четвертой кнопке царило шипящее ничто.
В голове у Сергея вертелось мудреное слово, начинающееся на букву «а», которым, как ему казалось, можно было обозвать всю эту вакханалию. Но слово не вспоминалось, вместо него в памяти всплывали почему-то болезнь эпилепсия и полузабытые «клипсы».
Сергей выключил «ящик». Хорошая штука выключатель. Неплохо бы заиметь такой, которым можно вырубить всё, к чертям собачьим, раз и навсегда. Пусть потом хоть конец света, хоть этот… эта, как ее… апокалепсия. Кстати, имелось такое приспособление.
Сергей ощупал под мышкой пустую кобуру и вдруг со злостью подумал: «Хрен вам! Я не телевизор, который сам по таймеру выключается!» А «пушку» у Логинова пора забрать. Может, и пригодится.
Сергей подошел к столу, свернул с бутылки рифленую пробку, плеснул в стакан. «…Жрать водку среди бела дня?!» Не новое это было для него занятие. И раньше выпивалось под завязку, без оглядки на время, место и прочие обстоятельства. Хотя «автопилоты» и блевотина с желчью — это уже стало случаться потом.
Первую бутылку он откупорил в дворовой беседке, под одобрительными взглядами старших парней. Сколько тогда ему было, лет пятнадцать-шестнадцать? Одурев от дешевого вина, боялся идти домой и прошлялся по улице далеко за полночь. Очень даже глупо поступил, ибо поздний приход обострил внимание «предков», отец унюхал и отвесил плюх.
В армии, чтоб скоротать постылые дни, пили все, что попадалось под руку: брагу, добытую в соседнем селе на животноводческой ферме настойку элеутерококка, одеколон, «тормозуху» и даже клей, очищенный при помощи поваренной соли. От муравьиного спирта двое без пяти минут дембелей ослепли. Один загнулся от стеклоочистителя. По пьянке «старики» надумали воспитать «молодого», отвели на подсобное хозяйство и ввалили звездюлей, да переусердствовали. «Молодой» угодил в госпиталь, а «воспитатели» в дисбат.
В милицейской школе тоже попивали — дай Бог! Получив лейтенантские погоны, обмывали их дней десять. Тогда его впервые хватанул жуткий кондрат, и с перепугу пришлось на время завязать с этим занятием.
А потом он со страшной силой пялил свою крутую службу, охваченный азартом увлекательной, опасной игры. Правда, игра эта порой шла то по каким-то непостижимым правилам, то вообще без таковых.
Всего он насмотрелся. И мордобоя, без которого многие не умели обходиться.
Потом, правда, дела, лихо «раскрытые» посредством этого метода, рассыпались в прах, а кое-кого из кулачных «мастеров» крепко брала к ногтю прокуратура. Но, боишься утонуть — не ходи купаться!
Повидал он и разных «тыловиков», которым звезды на погоны так и сыпались дождем, будто это они ловили бандитов и воевали в далеких горах. А те, кто ловил и воевал, могли годами «перехаживать» очередное звание из-за полученных взысканий.
Вывод отсюда напрашивался самый простой: шмурыжь по тихой грусти — и никаких взысканий! Многие так и поступали.
Когда милицию превратили в «ментуру», из нее валом повалили нормальные мужики, а лейтенанты- гаишники пересели на личные «джипы» стоимостью в их пожизненное казенное жалование.
Таких, как он, не желавших ни уходить, ни мараться, оставалось все меньше. И все меньше от них что-либо зависело в хитроумной машине правосудия, которую изобрели под себя новые хозяева жизни. Оставалось только выпить за помин Шарапова и Жеглова.
Пили, кто как умел. Одни — все же не теряя разума, другие — балансируя на грани, а третьи…
Пьяный опер поздним вечером открыл беспричинную стрельбу посреди улицы и убил прохожего.
Другой постучался заполночь к почтарям на железнодорожном вокзале и, не говоря ни слова, с порога перестрелял четверых, И тут же привел в исполнение приговор самому себе с помощью того же «Макарова», унеся в могилу тайну восторжествовавшего безумия.
Третий, не известно зачем, стал палить в запертую дверь туалета на прогулочном речном трамвае. Тринадцатилетняя девчушка так и не узнала, кто и за что ее убил.
Сам стрелок прыгнул за борт.
Четвертый просто пустил себе пулю в лоб возле уличного телефона-автомата.
Сколько их было, таких?! Ведомство предпочитало помалкивать насчет своих трагедий. …Сергей очнулся от размышлений, ощутив как заныла рука, удерживавшая на весу наполненный стакан. Он залпом выпил.
Где-то глубоко внутри затеплился крохотный уголек, начал медленно разгораться, тепло от него поползло по клеткам отравленного организма. Но было оно слабосильным и не могло вернуть ни здоровья, ни радости жизни.
С протяжным скрипом растворилась дверь ванной, будто кто-то толкнул ее изнутри, качнулась в обратную сторону и замерла. Позвал, поманил черный проем. Стало слышно, как вкрадчиво шелестит вода в сливном бачке унитаза. Чей-то невнятный чебурашечий голосок, вплетался в негромкий шум струи и бормотал, нашептывал, будто подманивал.
От лопаток к затылку метнулись холодные, колючие мураши. В ванной кто-то был, кто-то опасный, но таящийся до поры, не желающий явить гнусную свою личину. Не человек там прятался, это Сергей понял сразу, а потому и предпринимать ничего не стал, потому что не настало еще время.
— Пугаешь, сука? — спросил негромко. — Ну, пугай, пугай. Я тебя скоро самого напугаю.
В ванной отчетливо прозвучал гадкий смех, что-то там с дребезгом упало, покатилось по полу, и вдруг внизу, у самого порога, протянулась из темноты косматая, когтистая лапа, ухватилась за край двери и захлопнула ее с глухим стуком.
Сергей вскочил, шаря по столу в поисках ножа.
— Ну, давай, высунься! Чего петли вьешь?
В квартире стояла тишина. Из ванной не доносилось ни звука. Никто не отозвался.
Тихо и пусто было и в доме, и на многие километры вокруг, будто вымерло всё, освобождая место нежити и кошмарам.
— Ладно, — сказал Сергей почти спокойно. — Ты так? Тогда я сам тебя достану.
Он плеснул в стакан, выпил и торопливо начал натягивать куртку, поглядывая на плотно прикрытую дверь санузла.
17
Раиса с грохотом швырнула на рычаг телефонную трубку, достала сигарету.
В тесно заставленной письменными столами, безлюдной в этот час редакции, можно было и закурить, наплевав на обычный запрет.
Из каморки шефа — какой-никакой, а отдельный кабинет — появился на шум усатый Иван Иванович, ныне исполняющий обязанности по случаю нездоровья Самого.
— Что, Раечка, стряслось?
— Дыра чертова! — Раиса чувствовала, как в ней нарастает привычная остервенелость. — Самолеты, видите ли, не летают. И когда будут — неизвестно.
