нижней ступеньке странное существо, с ног до головы покрытое косматыми клочьями — шерстью?! Оно лишь отдаленно напоминало человека — горбатое, неуклюжее, с дико поблескиважщими глазами, лишенными всякого выражения на черной, окровавленной харе. Существо раскрыло пасть, показав желтые зубы.
Сергей моргнул. Нет, ему не показалось. Зубы росли, выпирали из десен, превращаясь в жуткий заостренный частокол. Плясали тени, но кундига, больше не прячась в них, менялся на глазах, обретая полузвериный облик.
Репин удивился тому, что больше не испытывает ни страха, ни отвращения. Он просто стоял и смотрел на того, кого хотел и боялся встретить лицом к лицу.
Теперь они встретились, и Репин не знал, что делать.
Он не почувствовал, как рука, все еще сжимающая пистолет, обрела способность двигаться самостоятельно. Эта склонная к отсебятине рука вдруг вскинулась на уровень груди, вздрагивая, помедлила секунду, а потом ее указательный палец плавно, как на учебных стрельбах, потянул спусковой крючок.
Сергей не понял сперва, что произошло. Он лишь успел заметить покачивающийся перед ним в воздухе «Макаров» — вид сзади — причем прорезь прицельной планки, мушка и грудь чудовища оказались на одной прямой. В барабанные перепонки больно ударил стиснутый пространством подъезда грохот, а из ствола вырвался скупой снопик искр.
Существо у основания лестницы дернулось и покачнулось. Пуля, похоже, причинила ему боль. Рука тем временем продолжала делать свое дело. Камнепад выстрелов сыпался на чудовище, и пули определенно причиняли ему не только боль, но и какой-то неизмеримо больший вред, потому что при каждом попадании тварь дергалась; нелепо взмахивала передними лапами и вдруг бесформенным комом осела на пол, точь-в-точь как сумасшедший алкаш-убийца в коридоре «малосемейки».
Сергей пристально наблюдал за лежащим. Ни малейшего движения. И что? Это все?
Так просто? Этого не может быть! Подвох таится где-то рядом.
Он осторожно шагнул вниз по лестнице.
Дверь подъезда — на этот раз резким рывком, вызвавшим короткий негодующий скрип — распахнулась. Сергей вздрогнул, заглянул через перила. Света лампочки не хватило, и он ничего не смог рассмотреть.
Что там еще за мерзость, кто явился по его грешную душу? В дверь лезли кривляющиеся сгустки тьмы, словно дверь та вела не во двор, а в черную глубину Подземелья, и Сергей в нисшедшем на него спокойствии, перегнувшись через перила, поднял оружие — теперь уже в полном согласии со своими чувствами и побуждениями.
Стрелять, однако, он не мог. Кожух пистолетного затвора ушел далеко назад, и из него навстречу врагам сиротливо торчал тонкий оголившийся ствол. В «Макарове» больше не было патронов.
Свободной рукой Сергей хотел достать запасную обойму, но сделать этого не успел, потому что грохот вдруг возобновился и от распахнутой двери прямо ему в лицо ударили знакомые вспышки. Они были, наверное, слишком яркими, потому что он мгновенно ослеп, а потеряв способность видеть, внезапно ослаб и почувствовал себя огромной резиновой куклой, которую проткнули шкодливые ребятишки. Тело куклы сморщивалось и опадало, теряя внутреннее давление жизненной силы. Когда давление упало до нуля, улетучились тоска, тревога, усталость и многое другое, что так долго терзало Сергея.
Он вдруг обнаружил, что лежит совершенно голый на каменном прозекторском столе под неяркими лампами, отражающимися в белом кафеле стен, и догадался, что находится в морге, но не в одном из тех, в которых довелось множество раз побывать по служебной надобности, а в том, другом, где обычно заканчивались во сне его блуждания по подземному лабиринту.
Все было здесь знакомо: и запертые наглухо двери; и железный прут, брошенный на край соседнего стола… Разница состояла в том, что Сергей теперь не наблюдал происходящее со стороны, а собственной персоной олицетворял распростертое на столе тело, которое в конце концов должно было превратиться в оживающего мертвеца. Мертвым, однако, он себя отнюдь не чувствовал.
Присутствовала рядом и женщина. Одетая в непривычного вида, колышущуюся складками белую хламиду, она склонилась над Сергеем, гладила его по слипшимся от пота волосам, массировала мягкими пальцами влажный лоб, и казалось, вот-вот готова была затянуть вполголоса колыбельную. Сергей стал вглядываться в ее лицо, надеясь понять, кто же это так нянчится с ним, но то ли из-за мерцания ламп, то ли по причине легкой пелены, застилавшей глаза, ему показалось, что лицо женщины колышется и идет рябью, как отражение на потревоженной водной глади. На нем, плавно сменяя друг друга, проступали знакомые, хоть порой и полузабытые черты разных женщин, которых на протяжении своей жизни знал Сергей, которых любил или считал, что любил, и которые любили или считали, что любили его. Сергею захотелось, чтобы женщина превратилась в Раису, да так и осталась ею. Перед ним даже мелькнули знакомые насмешливые губы, но тут же растаяли, потому, наверное, что все эти женщины, и Раиса в том числе, не могли остаться с ним здесь, а лишь проходили прощальной вереницей, словно провожая в бесконечное путешествие.
Но несмотря на фантасмагорию черт, устремленные на Сергея глаза оставались одними и теми же, сурово-скорбными и в то же время сострадающими, и он подумал, что эти глаза мог бы полюбить раз и навсегда, но они так никогда и не встретились. И еще он, неверующий, в руках не державший Священную Книгу, вдруг решил, что такой взгляд мог бы принадлежать Богородице.
За спиной женщины возникло движение. Оттуда выступил белобрысый солдат. Сергей вздрогнул и уставился на него, ожидая чего-нибудь скверного. Но ничего не случилось. Солдат выглядел живым и здоровым, румянец играл на его округлых щеках, и даже представить было трудно, что прежде происходили с этим лицом странные метаморфозы.
Солдат тоже был обнажен. Пропитавшаяся камерной вонью защитная роба исчезла, освободив красивое, мускулистое мужское тело. Чистая кожа будто светилась, но Сергею вдруг бросилась в глаза сине-багровая полоса, опоясавшая шею.
— Ну вот и все, — сказал солдат, подходя к столу и протягивая руку, — пора нам, вставайте.
У Сергея мелькнуло подозрение, что неспроста такое дружелюбие — опять хочет воин показать, что одного они поля ягоды — но он вспомнил, как стояли на чердаке рука об руку девушка и солдат, и успокоился.
Опершись на протянутую руку, Сергей поднялся и заметил в проходе между рядами оцинкованных лежаков большого рыжего кота. Кот, присев на задние лапы и вальяжно откинув в сторону, хвост, тщательно вылизывал пушистую шерсть, которая была выпачкана чем-то темным и липким. Но благодаря стараниям розового проворного язычка на щеголеватой лоснящейся шубке следов той дряни почти не осталось.
Словно почувствовав на себе чужой взгляд, кот перестал прихорашиваться, не спеша подошел и потерся о голые Сергеевы ноги. Сергей наклонился и протянул руку, чтобы погладить хвостатого, но в последний момент не решился.
Заметил он и еще одну знакомую фигуру: пакостную старуху, встречавшуюся на тропе перед моргом, каргу в странной хламиде, норовившую повиснуть на локте. Сейчас старуха чинно сидела в сторонке на белом табурете, строгая, прямая, с чуть склоненной головой и сцепленными на коленях костлявыми костями.
«Как на похоронах, — подумал Сергей и усмехнулся. — На похоронах и есть. Получила костлявая свое и успокоилась». Но едва Сергей отвернулся, карга с табурета куда-то исчезла, убрела, должно быть, по дальнейшим своим делам.
Солдат подошел к одной из дверей и, потянув за ручку, распахнул ее. За дверью начинался знакомый подземный коридор, при виде которого Сергей отшатнулся, однако стоящая за спиной женщина мягко, но настойчиво толкнула его вперед. Он понял, что идти придется, и, пересилив отвращение, сделал первый шаг. Солдат уже был впереди и манил за собой.
Дойдя до двери, Сергей оглянулся. Женщина, оставаясь неподвижной, провожала уходящих тем же скорбно-сострадающим взглядом. Она не подняла руки, не кивнула, а только смотрела и смотрела, оттого, должно быть, что не дано ей было ни напутствовать, ни благословить их.
Едва позади остались первые метры, дверь за их спинами, захлопнулась, будто кто-то несильно, но решительно толкнул ее с противоположной стороны.
