Франческа уронила голову ему на грудь и плакала – не тихонько, а громко, отчаянно. В этих горьких рыданиях Джеймс сразу распознал большое горе.
Его сердце застучало быстрее.
– Послушай, Боннард, ну не надо так убиваться, – проговорил он, стараясь, чтобы его слова звучали как можно беспечнее. – Я знаю, что твоя любовь ко мне не дает тебе покоя, но все же…
Франческа закашлялась, но ее тело тут же снова содрогнулось от рыданий.
Джеймс крепче обнял ее.
– Умоляю тебя не бросаться вниз с балкона, – вымолвил он. – Я того не стою…
Она подняла на него глаза, на ее ресницах блестели слезы. Одна слезинка скатилась вниз по носу.
– Правда, не стою, – повторил Кордер.
– Кретин, – сказала Франческа хрипловатым от слез голосом. – Если бы только у меня были силы столкнуть тебя вниз.
Можно было подумать, что слово «кретин» ласкательное, потому что, услышав его, Джеймс ощутил огромное облегчение, почувствовал свежесть и прохладу утреннего ветерка, дующего с моря.
– Мне нужен носовой платок, – произнесла она тем же голосом. – Или, может, мне вытереть нос твоим шейным платком?
– Нет, – решительно возразил Джеймс. – Я готов сделать для тебя все, что угодно, моя дорогая, но мужской шейный платок – вещь неприкосновенная. По крайней мере для джентльмена.
Отпустив ее, Кордер стал шарить по карманам в поисках платка. К тому времени, когда он отыскал его в кармане фрака, Франческа нашла собственный платочек: крохотный квадратик тончайшего льна, отороченный примерно шестью ярдами кружев.
Промокнув глаза этим бесполезным клочком пены, Франческа попыталась высморкаться в него.
Кордер убрал собственный платок.
– Ладно уж, так и быть, вытри нос моим галстуком, – сказал он. – Ты в самом деле считаешь, что я сгораю от страсти? Что ж, позволь мне объяснить тебе кое-что, богиня красоты, развратная шлюха, царица Нила и кем ты там еще себя воображаешь…
– Ты мужчина, – промолвила Франческа. – Ты ничего не знаешь… Ровным счетом ничего, черт возьми!
И, воздев в знак отчаяния королевским жестом затянутую в перчатку руку вверх, она направилась к лестнице.
– Ну вот, ты уходишь, – сказал Кордер. – Похожие на тебя женщины всегда устраивают драматические сцены расставания. – Он направился следом за ней, напевая слова из арии Фигаро: – «Женщины, женщины, вечные боги, кто может понять, что у них на уме?»
Не задумавшись ни на мгновение, Франческа продолжила – только не сопрано, каким должна петь Розина, а хрипловатым альтом: – «Ах, только ты, моя любовь, только ты можешь утешить мое сердце».
Сердце Джеймса подскочило в груди.
Он стал спускаться следом за ней по лестнице.
– Ну вот, теперь все понятно, – вымолвил он. – В этом-то и беда. У нас слишком много общего. Ты знаешь Россини. Знаешь Байрона. Или по крайней мере те отрывки из их произведений, которые известны и мне.
– Полмира знает эти отрывки из Байрона, – возразила Франческа. – Полмира знает «Севильского цирюльника» наизусть. Продолжай искать причины, Кордер. Продолжай искать объяснения того, почему ты не можешь расстаться со мной. Ты такой же, как Лоренцо. Ты сгораешь от страсти. Разница лишь в том, что у него достает мужской смелости признаться в этом.
Но Джеймс вовсе не сгорал от страсти. Он знал, что это такое. В годы свой мятежной юности он множество раз безумно влюблялся.
– Это всего лишь плотское желание, глупая ты женщина! – воскликнул он. – То, что чувствует Лоренцо, – это обычная реакция здорового молодого человека на близость красивой женщины. А в его случае желание особенно сильное, потому что его слишком долго держали в королевской детской под присмотром нянек. Так что со стороны его высочества это вовсе не любовь, а потребность в хорошем сексе.
– В сексе? – Она засмеялась своим манящим смехом, от которого по коже Кордера побежали мурашки. – Ты имеешь в виду хороший ночной секс? Ты смешон, Кордер, тебе это известно? Ты привел меня на вершину Кампанилы в звездную ночь. И это было очень романтично. Так романтично, что я расплакалась. Возможно, я снова разрыдаюсь, потому что сердце у меня болит. Но скорее от жалости, потому что ты совершенно безнадежный и полный болван. – Франческа двигалась вдоль внутренней части башни, поглядывая на город сквозь арочные своды.
Джеймс с такой силой сжал руки в кулаки, что его ногти впились в ладони. Он опустил на них глаза. А затем очень осторожно разжал кулаки. Да что происходит? Нет ведь никакой видимой причины так переживать, уверял он себя. Абсолютно никакой. Она права. Восхождение на башню, да еще ночью, – это ли не романтичная прогулка? И он должен победить ее, завоевать ее доверие. Он точно знает, что делает. Точно! Потому что выполняет свою работу!
Вот только идет все не так, как должно идти.
Постоянно!
Он попал в ловушку. Но такого с ним никогда не бывало.
Он становится скучным, неуклюжим и глупым, и это неудивительно. Он устал, ему досадно от того, что он не сделал того, что следовало сделать несколько месяцев назад.
