наше благосостояние во многом определено былой дерзновенностью наших нехороших предков? Их промысел реально воплотился в дома нашего Марра. Делом своим они занимались рьяно — ни на что другое им попросту не хватало времени: если они и проламывали ближнему голову, то только по нечаянности, при несчастном случае, когда неловко перебрасывали на сушу бочонки с ромом. Говоря это, я отнюдь не желаю проявить неуважение к вашим родичам, мои дорогие дамы, — подытожил мистер Пэттен. — Полагаю, вам, как и всем жителям Марра, ясно, что наши предки отнюдь не чурались выгодного призвания, они жили им — и жили припеваючи.
Мисс Сьюзен не могла побороть написанных у нее на лице сомнений:
— Дворяне тоже этим не брезговали?
— Как раз благородное сословие особенно этим отличалось.
— Да потому, что дворяне были храбрее всех! — напористо вмешалась мисс Эми. Она выслушала пояснения священника, и щеки ее запылали. — Они не только жили своим призванием, но умирали за него!
— По-вашему, никаких прегрешений за ними нельзя числить? Совершенно с вами согласен, — рассмеялся священник, — хотя и ношу сутану. Вас это, может быть, покоробит, но я скажу больше: благодаря им наше убогое настоящее полнится ощущением деятельного начала, нас овевает дух романтики. Наши предки одаряют нас славными легендами (пускай не самыми громкими) и, — тут священник лукаво прищурился, откровенно пренебрегая требованиями, возложенными на него его духовным саном, — позволяют нам допустить наличие собственных привидений.
Мистер Пэттен выдержал небольшую паузу, словно читал с кафедры проповедь, однако кузины даже не переглянулись. Они замерли недвижно, застигнутые бурей противоречивых чувств.
— В наши добродетельные времена способы добывания денег заметно изощрились, но облагородились мало. Былые промыслы, к сожалению, зачахли, и все же не следует забывать, что едва ли не каждое пенни было заработано в нашем городе путем какой-нибудь изощренной уловки, с риском сломать себе шею, за спинами королевских чиновников. Вы, конечно, шокированы моими речами, да и не каждому я бы в этом признался, однако на многие старые дома и на прочие достопримечательности, свидетельствующие о выказанной некогда доблести, я взираю подчас с неподдельной нежностью — как на реликвии нашего славного героического прошлого… Кто мы теперь такие? А ведь тогда нам сам черт был не брат!
Сьюзен Фраш выслушала эту тираду вдумчиво, стараясь не поддаться энтузиазму священника:
— И что же, мы должны забыть об их испорченности?
— Ни в коем случае! — расхохотался мистер Пэттен. — Дорогая леди, покорнейше благодарю вас за напоминание. Но я, признаться честно, еще более испорчен!
— Что?! Вы решились бы на… такое?
— Убить таможенника? — Мистер Пэттен почесал в затылке.
— Если бы и убили, — неожиданно вторглась мисс Эми, — то исключительно в целях самозащиты. — Она оглядела мисс Сьюзен с видом нескрываемого превосходства. — Я бы, например, не колебалась ни минуты! — добавила она словно про себя.
— А втереть очки налоговой службе вы бы отважились? — проворно обернувшись к ней, с живостью полюбопытствовал священник.
Мисс Эми помедлила с ответом только самую чуточку: желая скрыть непонятную усмешку, она отвернулась к окну и вполголоса уронила:
— Конечно!
Священник встрепенулся и, не на шутку заинтригованный, порывисто схватил мисс Эми за руку:
— О, это же меняет дело! Могу ли я в таком случае сегодня, ровно в полночь, рассчитывать на вашу помощь?
— Мою помощь? В чем?
— Вы должны помочь мне выгрузить на берег свежеизданный томик Таухница.[7]
Мисс Эми, ничтоже сумняшеся, изобразила живейшую заинтересованность в намеченном предприятии, а мисс Сьюзен оставалось только ошеломленно взирать на собеседников так, как будто те ни с того ни с сего взялись разыгрывать перед ней импровизированную шараду.
— Это сопряжено с риском?
— Естественно. Встретимся под скалой — туда причалит люгер[8].
— Потребуется оружие?
— Скорее всего, да. Держите его при себе, только спрячьте надежней. Ваш старый ватерпруф…
— Ватерпруф у меня новый… Я позаимствую у Сьюзен!
Мисс Сьюзен, однако, не осталась вполне безучастной к происходившей беседе:
— Скажите, мистер Пэттен, а могло случиться, что хоть кто-то из злоумышленников взял да и проникся сожалениями о содеянном?
Мистер Пэттен задумался.
— Если товар был конфискован?
— Нет, мог ли преступник (а ведь контрабанда — это, согласитесь, преступление) раскаяться?
— Преступник — из числа тех самых сорвиголов? — насторожился священник. Он так пристально всмотрелся в лицо мисс Сьюзен, что обеим кузинам стало не по себе. У них даже холодок пробежал по спине: уж не заподозрил ли священник истину? Обе, в приливе самоотверженного единодушия, ринулись отражать опасность, причем мисс Сьюзен выказала на редкость поразительное присутствие духа.
— Вернее сказать, преступницы! — кокетливо улыбнулась она. — Целых две. Я и Эми…
— Вы желаете знать, сможете ли искупить свою вину? Это зависит от того, насколько широко распространятся о ней точные сведения — к вящей славе Марра.
— О нет, тайна должна оставаться тайной! — вскричала мисс Эми.
— Что ж, коли так… — Священник нахмурился. — Вообще-то для большей результативности епитимья[9] должна быть принародной, но в виде исключения я предоставляю вам право каяться в своих грехах наедине — вволю, сколько вам заблагорассудится.
— Именно так я и поступлю, — тихо произнесла мисс Сьюзен. Священник тотчас подметил в ее тоне непривычную нотку:
— А вы намерены изобрести какую-то особую разновидность искупления греха?
— Особую разновидность? — переспросила мисс Сьюзен, и по щекам ее разлился румянец. Она бросила беспомощный взгляд на кузину. — Если не кривить душой, долго искать не придется.
Эми пришла кузине на выручку:
— Видите ли, мистер Пэттен, мисс Сьюзен частенько обращается со мной так, что ей самой делается неловко, и потом никакими силами не может заглушить угрызения совести. Но все это сущие пустяки, поверьте, не стоящие ни малейшего внимания… Кстати, если бумаги вам больше не требуются, нельзя ли будет забрать письма обратно?
Священник откланялся, пообещав наутро доставить рукописи.
Кузины были столь единодушны в стремлении сохранить свою тайну, что им не требовалось ни обмениваться мнениями вслух, ни заручаться клятвами: с того самого дня для них сделалось непреложным законом правило, согласно которому собственность — никому, кроме них, не ведомая, — должна принадлежать только им; только они одни будут делить вдвоем радость обладания с изначально свойственной им разумной бережливостью. Обе кузины прониклись сознанием острой необходимости хранить под спудом все попадавшиеся им, как они выражались, «свидетельства»; движимые внутренней решимостью, они всячески старались утвердить право собственности на окружавшие их предметы обстановки, которые могли подвергнуться осмеянию или вызвать подозрение. По их непритязательным
