потому, что они и так уже сделали с диском все, что могли. Отпечатки с него уже сняли, так что к нему можно было спокойно прикасаться. Но…
Я сказал, что буду с ним крайне осторожен.
Положив трубку, я посмотрел на предмет, который, как я теперь знал, провел некоторое время во рту мертвой женщины. Не знаю, что больше действовало мне на нервы — то ли это, то ли осознание того риска, на который пошла Нина.
Принесли кофе. Я выпил чашку и выкурил сигарету, после чего, как обычно, почувствовал себя куда увереннее перед лицом вызова, брошенного мне миром. Достав внешний бокс, я осторожно вставил в него диск и подключил кабель к ноутбуку Бобби. На рабочем столе появилась иконка диска.
Открыв содержимое диска, я еще раз убедился в том, о чем мне уже говорили. Там было всего два файла: музыкальный в формате МР3 и текстовый. По словам Нины, цитата в начале текста принадлежала Генриху Гейне. Запись «Реквиема» Форе была взята из вполне уважаемого источника начала шестидесятых, что само по себе могло ничего не значить. Классическая музыка не подвластна времени, и недавнее вовсе не означает лучшее. Все, что я смог узнать об этой музыке, — это то, что она записана в стереоформате, с битрейтом 192 килобита в секунду, с высоким качеством. Учитывая, что большинство людей не слышат разницы между битрейтами 192 и 160, возможно, предполагалось, что она либо будет воспроизводиться через высококачественную аудиосистему, на которой будут заметны недостатки более низкой частоты, либо — что выглядело более простым и очевидным — музыка имела некое немаловажное значение для того, кто ее записал. Так или иначе — толку немного. Я прослушал файл несколько раз, параллельно изучая текст, и заметил легкое шипение, а также один или два щелчка. Возможно, МРЗ-файл записывали с виниловой пластинки. Маловероятно, чтобы кто-то, разбирающийся в компьютерах, полностью презирал компакт- диски, так что, возможно, пластинка имела для него некое сентиментальное значение. Опять-таки — немного толку.
Запустив мощную сканирующую программу, я стал ждать, пока она закончит работать.
Многим кажется, будто компьютеры — всего лишь машины вроде пылесосов или видеомагнитофонов. Но они ошибаются. С самого начала, еще во времена высокоразвитых калькуляторов типа «Амиги» или «Эппл II», наши отношения с компьютерами стали совсем иными. Сразу было ясно, что это нечто обладающее собственными правами. Если сломалась стиральная машина или телевизор — их несут в ремонт или выбрасывают на свалку. Это всего лишь предметы старой, обычной технологии. В них нет никакой магии. Однако если перестает работать компьютер — ты никогда полностью не уверен в том, кто именно в этом виноват. Ты чувствуешь, что и сам к этому причастен. Это примерно как разница между карандашом и автомобилем. Карандаш прост и предсказуем. Он может выполнять лишь одну функцию (если заточен) и отказывает по вполне очевидным причинам (слишком короткий, слишком тупой, нет грифеля). Что касается автомобиля, особенно если это какое-нибудь ржавое ведро, за руль которого большинство из нас в первый раз садились, то тут все несколько сложнее. Его приходится порой уговаривать, особенно холодным утром. Странный шум, непонятно что означающий, но никогда не исчезающий, случайные отказы двигателя, которые порой начинаешь приписывать положению луны на небе. Все это не значит, что машина неисправна, просто она требует дружеского к себе отношения, напоминая о том, что у нее есть свои потребности. Постепенно отношения с ней превращаются в ритуал, возникает некая связь, основанная на ее непредсказуемости, на том, что с ней нужно уметь обращаться. Примерно так же начинаешь лучше разбираться в людях, узнавая их странности, положительные и отрицательные стороны и вообще все то, что отличает их от других.
Компьютер в этом отношении чем-то напоминает автомобиль, только куда глубже протягивает свои щупальца в твою жизнь. Компьютер — словно отражение твоей души, многослойное, снабженное системой меню представление о том, кто ты есть, кто имеет для тебя значение и какие грехи ты совершаешь. Если ты провел вечер, блуждая по Сети в поисках голых женщин, твои следы остаются в истории браузера и дисковом кэше, не говоря уж о том, что твой адрес фиксируется всеми сайтами, на которых ты побывал, так что они могут заваливать тебя спамом до скончания времен. Если ты обмениваешься легкомысленными посланиями с коллегой по работе, но тщательно избавляешься от них, — этого все равно недостаточно, пока ты не выполнишь команду очистки корзины.
Даже если ты считаешь себя очень умным и удаляешь ненужное, очищая корзину, — этого тоже мало. Все, что происходит, когда ты «стираешь» файл, — это то, что компьютер лишь удаляет ссылку на него. Точно так же, как если уничтожить каталожную карточку, которая указывает, на какой полке можно найти книгу, — сама книга останется на месте, и если поискать, то ее можно обнаружить или случайно на нее наткнуться.
Или представим себе человека, который пишет заметки карандашом на огромном листе бумаги. Если ослепить его, записки останутся там же, где и были. Он не может показать, где находится каждая из записей, но они никуда не делись. Если он будет продолжать делать записи (иными словами, если продолжать сохранять файлы), он начнет писать поверх старого текста. Его новые записи, его новый опыт будут перекрывать куски предшествовавших файлов, лишая возможности вернуться к тому, что было раньше, понять или даже вспомнить, что произошло прежде и сделало его жизнь такой, какой она стала теперь. Однако фрагменты этих файлов, хотя и кажутся утраченными навсегда, продолжают существовать — словно прежний опыт компьютера, отрезанный от внешнего мира, но все еще обитающий в некоторых частях диска, подобно призракам и воспоминаниям, смешанным с событиями настоящего. Собственно, так же бывает и у нас самих.
Программе потребовалось полчаса, чтобы завершить проход. Результат оказался нулевым и лишь подтверждал то, что уже выяснил компьютерщик Нины: диск был тщательно очищен от информации, прежде чем на него скопировали два файла. Человека, делавшего записки, не только ослепили, но еще и увели подальше и расстреляли.
Кофе в кружке остыл. Я запустил одну из специальных программ Бобби, которая обследовала поверхность диска в поисках нерегулярности — или неожиданной регулярности — в двоичном мусоре, пытаясь как можно глубже проникнуть в туманные отголоски воспоминаний цифрового разума. Прошлое сопротивляется вторжению, даже среди тех, у кого кремниевый мозг.
На экране появилось диалоговое окно, сообщавшее, что процесс займет чуть больше пяти часов. Наблюдать за ним было не слишком интересно, и я, проверив, что компьютер включен в сеть, отправился прогуляться.
В три часа позвонил из аэропорта Зандт. Я сообщил ему, как добраться до «Эспрессо», и отправился обратно к отелю дожидаться его. Сорок минут спустя подъехало такси, из которого вышел Джон и, бросив яростный взгляд на швейцара в форме перед входом, двинулся в мою сторону — размеренным и очень ровным шагом. Я прекрасно знал, что это означает.
Велев проходившему мимо официанту принести ему пива, он сел напротив меня.
— Привет, Уорд. А ты тут, похоже, уже вполне обжился.
— Я? В таком случае ты похож на процветающего наркодельца. Как Нина?
— У нее все в порядке, — ответил он.
Он замолчал, ожидая, когда ему принесут пиво. На этот раз он был без бороды. За весь свой недолгий опыт общения с Зандтом я успел понять, что он крайне неразговорчив. Он просто говорил то, что считал нужным сказать, а затем или умолкал, или уходил. К тому же в последнее время он много пил. Требуется провести с пьющим человеком некоторое время — как когда-то пришлось мне в течение года, — чтобы начать замечать внешние признаки пьянства. Мешки у него под глазами потемнели, и он потянулся к кружке в то же мгновение, как только ее поставили на стол; но взгляд его был ясным, а голос — спокойным и бесстрастным.
— И что там у нас в Якиме?
— Как я уже сказал — почти ничего. Я вернулся в Лос-Анджелес и рассказал Нине о том, что мы нашли. Она доложила об этом своему начальству, и на этом все. Собственно, и я-то в основном стал этим интересоваться потому, что…
Он пожал плечами.
Я понял. Сказать ему больше было особо нечего. В свое время он занимался расследованием убийств, совершенных «Мальчиком на посылках», в результате чего оказалась похищена его дочь Карен, которую он
