ставил сбоку слово «квит». Когда же у него умер одиннадцатый ребенок, прелестная умная девочка, он вычеркнул последнее имя убитого им и сказал: «Ну, слава Богу, хоть мой курчавый цыганеночек будет жив». Этот цыганеночек была Прасковья Федоровна, впоследствии жена B.C. Перфильева».
«Прелестная умная девочка», умершая одиннадцатой, была юная графиня Сарра, поэтесса такого необыкновенного дарования, что ее успел заметить Белинский, назвавший ее «особенно замечательной» среди женщин-писательниц. Но она, разделив печальную судьбу остальных детей, умерла неполных семнадцати лет. В 1839 году посмертно вышла ее книга «Сочинения в стихах и прозе графини С. Ф. Толстой».
Божий суд, что называется, Толстого постиг. Что же до кары земной, должной воспоследовать согласно «Артикулам» и «Манифестам», то напускная строгость судов всякий раз сводилась на нет конфирмациями царя, и Толстой не был исключением. Да и мог ли поступать Александр I иначе, когда сам на Венском конгрессе собирался вызвать Меттерниха из-за спора о Польше и Саксонии? Между прочим, царь с удовольствием хранил великолепный дуэльный гарнитур из Польши и пару дуэльных пистолетов английской работы. По словам декабриста Волконского, «дуэль почиталась государем как горькая необходимость в условиях общественных. Преследование, как за убийство, не признавалось им, в его благородных понятиях, правильным».
Толстой-американец тоже не видел в дуэльном убийстве большого греха — правда, трудно утверждать, что в первую очередь из соображений благородства. Он выходил на поединок, как на спортивное состязание, само участие в котором важнее любого приза, а результат как будто бы не имеет значения.
Впрочем, Толстой всегда побеждал…
Глава XI. «К барьеру, Государь…»
Ну что ж! Нас рассудит пара
Стволов роковых Лепажа…
Первая четверть XIX века в Российской империи закончилась восстанием декабристов и его поражением. Наступившая политическая реакция нисколько, однако, не повлияла на ту сторону русской жизни, которая была связана с поединками чести. Напротив, отношение властей к дуэлянтам стало еще более либеральным. Угроза повешения — по законам Петра и Екатерины — никого не волновала, поскольку ни разу в течение столетия не была исполнена. До суда дело доходило редко, а когда доходило, то не было ни одного случая, чтобы суд, как писал известный русский юрист Таганцев, «не просил бы Императорское Величество смягчить и без того снисходительные законы наши о поединках».
Генерал-аудиториат или сенат почти всегда ставили в число чрезвычайных смягчающих обстоятельств содержание подсудимых под арестом во время следствия (редко более трех-четырех месяцев), их молодость и неопытность, чистосердечное раскаяние, примерно-усердную прежнюю службу, засвидетельствованную начальством, а еще чаще то, что виновный «подчинялся условным понятиям о чести», руководствовался «боязнью уронить себя в общественном мнении», что поединок «произошел под влиянием хотя и ложных, но вкоренившихся в нравы наши убеждений о необходимости смывать кровью частные оскорбления».
… Мазурка никак не могла завершиться — большой любитель танцев полковник Шарон был в ударе и не замечал, что остальное общество давно уже изнывает. И вот, делая очередное па, он отчетливо услышал слова штабс-капитана Гогеля, что Шарон сейчас станцует матросский танец. Когда дело дошло до объяснений, Гогель предложил выяснить отношения дуэлью.
По праву оскорбленного Шарон выбрал пистолеты. Поскольку его противник стрелял неважно, поединок решили провести на короткой дистанции в восемь шагов, причем стрелять договорились одновременно, что уравнивало шансы.
Классический дуэльный набор.
Дуэль состоялась 24 января 1836 года. Противники явились на поединок без секундантов, подать четкую команду было некому. Шарон нажал на спусковой крючок чуть раньше, но последовала осечка. Он приготовился к выстрелу Гогеля, но штабс-капитан проявил благородство, сказав, что они не договаривались считать осечку за выстрел — хотя, как уже говорилось, по дуэльным правилам было наоборот: если не существовало иного уговора, осечка приравнивалась к выстрелу.
Противники снова разошлись. На этот раз выстрелы прозвучали одновременно. Шарон схватился за шею, но рана оказалась не серьезной. Оба отделались трехмесячным заключением в крепости, а Гогель, сверх того, был переведен из гвардии в армию.
… Случайно попавший из пехоты в кавалерию прапорщик Залесский никак не мог научиться верховой езде. Местный остряк поручик Ген предположил во время выездки, что ему впору ездить на палочке. Залесский в ответ обозвал Гена хвастуном, и тот, недолго думая, принес пару пистолетов, предложив драться тут же, без секундантов.
Отсчитав десять шагов, противники скомандовали сами себе: «Раз, два, пли! Стрелять!» — и нажали на спусковые крючки. У Залесского курок не двинулся. Оказалось, он забыл его взвести. Но поскольку по дуэльным правилам за выстрел при технических неполадках считалась только осечка, противник позволил ему взвести курок. Выстрел — и Ген упал замертво.
Суд без колебаний приговорил Залесского к повешению. Приговору сопутствовало представление на высочайшую конфирмацию, в котором отмечались заслуги осужденного в походах против Польши, три сабельные раны, полученные им при взятии Варшавы, и орден за храбрость. 11 января 1834 года Николай I повелел: «Единственно во уважение прежней отличной службы, продержав год в каземате, перевести тем же чином в драгунский полк».
Николай I, по свидетельству Александры Осиповны Смирновой-Россет, говорил: «Я ненавижу дуэли; это — варварство; на мой взгляд, в них нет ничего рыцарского». Но на деле едва ли он твердо был верен этим словам, во всяком случае, нередко шел на поводу у общественного мнения. Есть основания думать, что императорская ненависть была в значительной мере наигранной. Например, царь нисколько не возмутился, когда парижский мастер Л. Ф. Девим поднес ему пару дуэльных револьверов. Свои дуэльные пистолеты бельгийского производства имел и великий князь Михаил Павлович.
Любопытен документально подтвержденный факт вызова на дуэль самого Николая I, ставший известным благодаря исследованиям Н. Я. Эйдельмана.
1 января 1836 года царю было направлено письмо, автор которого, едко высмеивая самодержавие, заканчивал такими словами:
«Я оскорбил Вас и все Ваше. Вы, конечно, потребуете удовлетворения известным Вам способом. Но стоит ли? Многих — на одного: нехорошо для рыцаря и дворянина… Посему предлагаю добрый древний обычай — поединок. В дуэли много мерзости, но есть одно, может быть, перевешивающее все другое, — право свободного человека решать свои дела самому, без всяких посредников. В Вашей стране имеется неподвластная Вам территория — моя душа. Одно из двух: либо признайте свободу этой территории, ее право на независимость, либо сразитесь за свои права, которых я не признаю. Есть и третий выход: дать всеобщую свободу всем — и Вам, и мне, и России (проект прилагается к письму). Так ведь не дадите!
Если Вы сразитесь и проиграете, я диктую условия, если одолеете, я готов признать Ваше право надо мною, потому что Вы его завоевали в честной борьбе, рискуя за это право наравне со мною…
