Каверин Вениамин
Девять десятых судьбы
КНИГА I.
... Четвертая зимняя кампания была бы гибельной для армии и страны. Контр-революционеры подстерегают бедствия народа и готовятся нанести ему смертельный удар. Отчаявшееся крестьянство вышло на путь открытого восстания. Помещики и чиновники громят крестьян при помощи карательных экспедиций. Фабрики и заводы закрываются. Рабочих хотят смирить голодом. Буржуазия и ее генералы требуют беспощадных мер для восстановления в армии слепой дисциплины. Корниловщина не дремлет. Поддерживаемые всей буржуазией корниловцы открыто готовятся к срыву учредительного собрания. Правительство Керенского есть правительство буржуазии. Вся его политика - против рабочих, солдат и крестьян. Это правительство губит страну... Власть должна быть изъята из преступных рук буржуазии и передана в руки организованных рабочих, солдат и революционных крестьян...
Затерянный в соседнем купе огарок свечи вспыхивал, угасал и снова вспыхивал, таща за собой сломанные вдоль и поперек тени.
Чья-то уродливая голова прыгала вместе с ним по обшарпанной вагонной стене.
Солдат при свете огарка читал газету; снизу видна была только его босая нога, да плечо, прикрытое шинелью.
Он читал медленно и шопотом произносил про себя каждое слово.
Еще недавно начало смеркаться, а уже все спали.
Напротив Шахова сидел, уткнувшись головой в облезлый каракулевый воротник, костлявый человек в чиновничьей фуражке; у его ног свернулся клубком на полу молодой солдат - он спал и казалось, что его сосредоточенное лицо ровным матовым пятном всплывает вверх и шевелится под равномерное подрагивание вагона.
Шахов задремал и сразу же проснулся.
Он сидел, притулившись кое-как возле окна, опершись локтями о колени.
Всю дорогу, то усиливаясь, то мельчая шел дождь и холодный ветер трое суток дул над его головою, в разбитое окно.
Он снова попытался заснуть и не мог - все его тело ломило от долгой и неудобной дороги.
Он прислушивался к стуку колес, считал до ста, припоминал названия станций, мимо которых проезжали днем - ничего не помогало.
Тогда он встал и добрался, шагая между скрюченных на полу тел, до площадки.
На площадке гремящее мокрое железо двигалось туда и назад между вагонами и сильный ветер хлестал слева. Ветер распахнул шинель, продул насквозь и сразу освежил и захолодил лицо и руки.
Утлый полустанок медленно протащился мимо поезда, где-то далеко видны были огни, зеленый и красный, искры летели из паровозной трубы и гасли на отсыревшем ворсе пальто.
Потом откуда-то из топки вылезла баба в длинном тулупе и стала рядом с ним, держась рукой за поручни и заглядывая с любопытством ему в лицо.
- Зазябла совсем, - сказала она, похлопывая руками и переступая с ноги на ногу.
Шахов ничего не сказал.
- Издалека ли едете? - спросила баба и прихлопнула дверцу топки.
- Издалека. Из Сибири - коротко ответил Шахов.
Искры летели снопами и совсем близко мимо вагона прошла водокачка со своим качающимся хоботом молочно-белого цвета.
Шахов пошел в вагон.
В эту ночь, последнюю из тех, что он провел в пути, ему приснился тяжелый и безобразный сон.
Ему приснилось, что он открыл глаза от стука двери и увидел, как из соседнего купе вышел невысокого роста широкоплечий человек. Он медленно опустил глаза, отыскал среди груды тел его, Шахова, лежащего на полу с раскинутыми по сторонам руками, сделал два шага вперед и наступил ему на грудь, так что носок огромного сапога ударился о подбородок.
- Уберите ногу, - сказал Шахов.
Человек молчал и улыбался, скаля белые зубы; на груди у него сквозь тонкую полосатую тельняшку просвечивала татуировка.
- Уберите же ногу! - повторил Шахов.
- А чем же тебе, браток, мешает моя нога? - спросил человек, дружелюбно мигая глазами.
- Вы наступили мне ногой на грудь!
Шахов, выдвигая челюсть, старался сдвинуть его сапог.
Руки его лежали по сторонам неподвижно, он не мог пошевелить ими.
- Ай-я-яй, неужто на грудь? А я думаю, что это так ступать мягко!
Огорчаясь и покачивая головой, он снял ногу и сел на край скамейки.
Шахов знал отлично, что за минуту перед тем, на скамейке сидел костлявый чиновник, уткнувшийся головой в каракулевый воротник - теперь вагонные стены, железные подпоры, смялись и уступили дорогу человеку в тельняшке.
- Беднячок ты - сказал он вдруг и достал что-то из кармана, не то куклу, не то волчок; Шахов ясно видел, что это была какая-то детская игрушка.
- А что?
- Да что ж, браток! Какая-то у тебя судьба стеклянная!
- Ну и что ж, судьба! - возразил Шахов, чуть-чуть шевеля губами.
Человек молча приблизил к глазам Шахова детскую игрушку. Это был огромный, с сиреневым отливом стали, револьвер.
- А позволь, мы сейчас же это дело устроим, - пробормотал он.
Револьвер внезапно повис в воздухе. Откуда-то со стороны к нему тянулись посиневшие маленькие белые руки.
Шахов застонал и вскочил на ноги, ударившись головой о верхнюю полку - никакого человека в тельняшке не было в вагоне - дверь, вагонные стены, железные подпоры, все вдвинулось обратно.
Костлявый чиновник курил и жаловался, молодой солдат попрежнему спал у его ног, закинув назад бледное и утомленное лицо. Еще не рассвело, но многие уже проснулись.
Наверху на второй и на третьей полке шел политический разговор.
Говорил главным образом какой-то интеллигентного вида человек в барашковой шапке; он обращался ко всему вагону и по его приподнятой, слишком стройной речи, легко можно было узнать адвоката.
- Рано или поздно иностранцы вмешаются в наши дела, - говорил он, точно так же, как врачи вмешиваются, чтобы излечить больного ребенка или научить его ходить. Конечно, такое вмешательство было бы нежелательным, но иностранцы должны ясно представить себе опасность большевизма в их собственных странах, - скажем, опасность таких заразительных идей, как пролетарская диктатура и мировая социальная революция. Имеется, конечно, надежда на то, что такого рода интервенция может и не быть необходимой...
- Интервенция! - вскричал лежавший напротив него юноша лет семнадцати, высохший, с чахоточным лицом.
- Так, значит, вы стоите за то, чтобы отдать Россию немцам на выучку? Мы-то отлично знаем кому это было бы на руку. Это вы проповедуете план Родзянки - впустить к нам немцев, чтобы они уничтожили советы?
- Я ничего не проповедую, - возразил адвокат, - наоборот я сказал, что, может-быть, можно обойтись без интервенции. Может-быть, голод и поражения пробудят здравый смысл. А что насчет советов - прибавил он, внезапно разгорячившись - так советы теперь взяли в свои руки большевики, а с
