нас.
— Юлька, ты не обижайся, — очнулась я, — но сама посуди, о чем бы мы с тобой ни говорили, все заканчивается Бородиным. Как будто он никуда не уходил, как будто он среди нас.
— Ты слышала, что ты сказала? — заржала Юлька. — «Как будто он никуда не уходил…, как будто он среди нас…» Добавь еще «земля пухом…» для полноты картины.
Я не выдержала и рассмеялась вместе с ней.
— Да-а-а, — глубокомысленно протянула Юлька, — как хороши, как свежи были раны.
— Лучше бы все же, чтоб это были розы, — вздохнула я, — а то с уходом Бородина что-то я совсем обесцветочилась.
— Тоже мне трагедия! — ухмыльнулась Юлька. — Возьми и купи себе розы! Сама! Как взрослая самостоятельная женщина.
— Когда сама — это неинтересно. Даже, я бы сказала, противно. Как самоудовлетворение. И грустно, и стыдно.
— Боже мой! — всплеснула руками Юлька. — Какие мы тонкие! Ты понимаешь, что ты говоришь? Это всего лишь цветы! Дети жизни!
— Ты все перепутала, — возразила я, — это дети — цветы жизни, а не наоборот.
— Ну и пусть эти дети растут на чужом подоконнике, а мы — свободные женщины, будем наслаждаться настоящими цветами, — подвела черту Юлька. — Хочешь, я сама тебе розы буду дарить?
— А я — тебе, да?
— А ты мне.
— Сделаем друг другу приятно?
— А почему бы и нет? — пожала плечами Юлька. — Неприятное нам другие сделают.
— Да уж, — вздохнула я, — с «неприятным» у этих других как раз все в порядке.
— Если ты снова о Бородине, то на этот раз не я первая начала, — взяла реванш Юлька, — плюнь и разотри, а растерев, забудь.
— Да я бы, может, и забыла, если бы ты каждый день не напоминала.
— Как тебе не стыдно, Маня! — обиделась Юлька. — Ну как у тебя только язык повернулся! Я ж как лучше хотела. Беду нельзя держать в себе, ее надо разговаривать.
— То есть расковыривать?
— Ну если ты так это понимаешь, то я уже и не знаю, что с тобой и делать.
— А ничего не делай! — разозлилась я. — Просто заткнись в тряпочку и не сыпь мне больше соль на рану.
— Как хороши, как свежи были розы! — вновь процитировала классика Юлька. — С чего начали, тем и закончим.
— Вот и славно, — успокоилась я, — а то — «давай сделаем друг другу приятное», а на деле причиняем друг другу боль.
— А ты знаешь, кого люди на самом деле больше всего мучают? — спросила Юлька.
— Не знаю, — не стала напрягаться я. — Котов и кошек, наверное?
— Дура! Причем здесь животные? — Юлька достала из сумки пачку сигарет и протянула мне: — Будешь?
— Ты не договорила, — отмахнулась я.
Юлька взяла паузу и, как великая актриса, держала ее из последних сил. Я сдалась первой:
— Ну?
— А все просто, — сказала Юлька и стала выпускать к потолку ровные никотиновые кольца.
На этот раз паузу взяла я. Юльке надоело выпендриваться, и она уже без всякого пафоса спокойно докончила свою мысль:
— Больше всего люди мучают тех, кого больше всех любят.
— Ты хочешь сказать, что если ты делаешь мне больно, значит, ты меня любишь?
— Естественно.
— Ты хочешь сказать, что и Бородин меня любит?
— А это как раз тот случай, то редкое исключение из правила, которое это правило только подтверждает.
— Типа бьет — значит, любит? — продолжала допытываться я.
— Типа да.
— А вот меня Бородин никогда не бил, — вздохнула я. — Ни разу даже пальцем не тронул, представляешь?
— Вот видишь! — обрадовалась Юлька. — Стало быть, не так уж он тебя и любил.
— Но делать больно — это не обязательно бить, — возразила я.
— Обязательно бить! — взорвалась Юлька. — Причем, лучше по морде!
— Интересно, — задумалась я, — а Бородин свою новую бьет?
— Скорее она его! — заржала Юлька.
— Бедненький, как он там?
— Тобой пользовались, пользуются и будут пользоваться всю оставшуюся жизнь, — Юлька со злостью вдавила сигарету в пепельницу. — Ты поди еще посудку этому бедненькому помой, трусишки состирни. И в кого ты такая, Маня, уродилась! Тебя топчут, а ты даже не шевелишься. Хоть бы посопротивлялась ради приличия, поборолась за себя.
— А зачем? Если он сам принял решение.
— Никакого решения Бородин не принимал. Просто добрые люди поставили тебя в известность, что у него появилась баба. И все. Это ты приняла решение, сама. А теперь брошенную из себя корчишь. Зачем сразу надо было ему чемоданы собирать? Надо было повременить, разобраться.
— Зачем?
— Затем! За счастье, Маня, надо бороться руками и ногами!
— Какое там счастье…
— Ну, ты с облака-то слезь. Счастье в семейной жизни — понятие относительное. Главное, чтобы не пил, не бил и зарплату приносил. И чтобы трахаться было не противно.
— И все?
— И все!
— А как же типа любовь? — не унималась я.
— Типа что? Типа любовь? Любовь, моя дорогая, это вчерашний день, не пробуждай, так сказать, воспоминанья. А сегодня никакой любви нет, а есть торгово-посреднические отношения. Она ему молодость и красоту, он ей деньги и положение. А мы с тобой на этом свободном рынке уже не товар, а так, посредственность. Чай четвертый десяток разменяли. Как сказала мамаша одного моего клиента: «Старородящих нам не нать!»
Вот, как говорится, и все! Уноси готовенького.
Юлька убрала в косметичку пилку и, удовлетворенная результатами своего труда, потрепала меня по макушке.
Юлька, моя Юлька, подруга моя дорогая, что бы я без тебя делала? Я вдруг вспомнила, как мы с ней познакомились на первом курсе института. Даже раньше, на вступительных экзаменах. Я как увидела ее, так сразу и влюбилась. Рыжая, глаза голубые, кожа матовая и как будто светится изнутри. Ноги, руки, попа, грудь — все образцово-показательное. Откуда только такие берутся. Я на свою внешность тоже особо не жаловалась, но вместе мы смотрелись как принцесса и нищая, причем не надо объяснять, кто есть кто.
Есть два вида зависти: черная — это когда говорят «дуракам везет», и белая — когда говорят «везет же людям». Я завидовала Юльке белой неглазливой завистью, как только мать может завидовать молодости, красоте и успехам своей дочери. Парней около нее вертелось видимо-невидимо. Только успевай отбиваться.
Вот она и наотбивалась. Еще в институте все претенденты переженились, и Юлька осталась одна.
— Ничего, — говорила Юлька, — будет и на моей улице принц на белом коне.
