— Юль, а я и вышла. У меня все хорошо, Юль.
— Выйти-то ты, может, и вышла, а вот жить все еще никак не начнешь. Тебе надо дело какое-нибудь раскрутить или встряску какую получить в виде нового мужика. А лучше бы то и другое разом.
— Размечталась.
— Ничего не размечталась. Мы для чего живем? Чтобы сказку сделать былью. А мужик — это всегда хорошо, мужик — это сытно. А то, Мань, не знаю как ты, а я что-то стала совсем голодная на почве секса.
— Ну, тут я тебе ничем помочь не могу.
— Мань, а может, лесбинамба было б хорошо?
— Нет, Юль, тут я точно пас.
— Дура! Я же пошутила. Завтра отчитаешься о проведенной работе. Заграница, в лице дедушки Фрейда, нам поможет. Мы не будем ждать милости от природы, мы придем, увидим и победим. Правда, Мань. Я сама еще не понимаю, для чего все это нужно, но чувствую, что тебе это поможет. Так бывает: что-то делаешь и не видишь в этом никакой целесообразности, логики, оснований, а потом вдруг что-то выстреливает в нужном месте и в нужное время, и все становится на свои места. Доверься мне, Мань, я тебя не подведу.
Ничего вроде не сказала, а слезы потекли по моему лицу как угорелые.
— Ты что там ревешь, что ли? А ну кончай быстро. Сегодня у шефа день рождения, он приглашал всех в офис к семи.
— Я устала, Юля, — прошептала я, давя слезы, — никуда я не пойду.
— Ничего не хочу слышать. Чтоб была! А ну, давай хором: «От улыбки станет всем светлей, и слону и даже маленькой улитке…»
4
Вот так, деточка, дожилась. Так низко ты еще никогда не падала. А может, и падала бы, и падала бы, и падала, да только не ронял никто. А вот теперь осуществились все мечты. Даже самые смелые, в лучших киношных традициях. Изнасилована за гаражами на снегу, только искры из глаз летели. А может, это звезды? Уже ни разобрать, ни вспомнить.
Лежишь на снегу в одних чулках, ноги на ширине плеч, руки в стороны.
Вздохнули поглубже, выдохнули и повторяем за мной: раз, два, три, четыре… шестнадцать, тридцать восемь, one hundred three, двести… Мама! Глаза закрыты, а когда вдруг открываются от особенно резких толчков, чувствуешь, что в ресницах застряли звезды и никак не могут выпутаться. Все-таки звезды. Искры были потом. А когда глаза снова закрываются, звезды начинают таять и ползти по щекам теплыми слезами. А может, это просто снег? Что это вообще было? И было ли это со мной?
Сегодня Савва Морозыч меня не достанет. Сегодня мой день, мой праздник, и я проведу его в ванне. Буду лежать на дне, как морская раковина, опутанная волосами, словно водорослями, и белая пена прибоя будет разбиваться обо все мои выпуклости, заливаться в впуклости и греться там в лучах белых неоновых светильников. Я стану подливать потихоньку горячую воду, пускать пузыри, дремать, нежить тело стройное в утесах, не думая ни о чем. А если думать, то лениво, сквозь сон, перебирая в памяти события вчерашнего дня. И вдруг откуда-то снизу, из паха поднимается резкая горячая волна озноба и тянется к горлу, и я выныриваю из мыльной стоячей воды, как дельфиниха, удивляюсь, радуюсь и тут же снова погружаюсь на дно под тянущей ношей воспоминаний.
Вот досюда помню, а потом не помню ничего, потом снова помню и уже забыть не могу.
Я опоздала. Все уже напились. Но столы еще ломились, а сотрудники прогибались. Савва, заваленный подарками выше крыши, смятый, но довольный, восседал во главе всего и вяло руководил происходящим.
Моего прихода никто не заметил, и я устроилась рядом с Юлькой.
— Нет, ты только посмотри на него! — зашептала Юлька мне на ухо, указывая куда-то на другой конец стола. — Посмотри, какой сладкий, как яблоко на снегу.
В углу сидел какой-то мрачный мужик и нагло курил.
— Кто это? — спросила я.
— Архитектор какой-то, взят на пробу по договору. Весь вечер сидит в углу и молчит. Хочу его всего прямо сейчас.
— Хотеть — значит мочь. Давай, действуй, не стесняйся, все свои.
— Не могу, — промычала Юлька, — я его боюсь.
— Чего-чего? Ты боишься? — моему удивлению не было предела. Чтоб моя Юлька средь бела дня бледнела, краснела и кашляла? Что-то это на нее совсем не похоже.
— Может, ты съела что-нибудь? — забеспокоилась я. — Или вирус какой подхватила?
— Не знаю. — Юлька спряталась за мной и горячо зашептала мне на ухо: — Я ему импульс подаю, а он не реагирует, а даже наоборот, как будто говорит глазами: «Не влезай — убьет!»
— Да ты что, совсем уже?
— Сама посмотри. Посмотри как следует, и все поймешь.
И я решила посмотреть как следует и как следует все понять. И это была моя непростительная ошибка.
Сидит мужик, никого не трогает. Не пьет, не ест, отдыхает. Глаза светлые, голубые или очень близкого к голубому серого цвета. Много ресниц и бровей, причем брови низкие, сросшиеся на переносице. Выпуклый высокий лоб, крупный нос с еле заметной горбинкой. Усы, борода темно-русые, губ не видно. Волосы прямые, длинные, до плеч. Намного светлее, чем растительность на лице. Периодически дергает головой, чтобы отбросить прядь со лба. Наверное, когда он работает, то собирает волосы в хвост, и черты лица становятся еще контрастнее.
И снова глаза. Удивительные, неправильные, страшные. Как горизонтально вытянутые бойницы, и из них не то свет бьет, не то огонь.
— Ну как? — громко икнув, спросила Юлька.
— Подожди, — сказала я, — не могу же я так нагло его разглядывать. Надо постепенно, медленно и печально.
Я запила «швепсом» первое впечатление и, спрятавшись за бокалом, продолжила наблюдение.
Растянутый свитер, джинсы, кроссовки — ничего оригинального. Вот если только руки. Пальцы длинные, мосластые, ногти почти круглые, коротко остриженные, кисть крупная, красноватая, с выступающими венами.
Сильные руки, прямо не руки, а ноги какие-то. Как даст, наверное, по морде, и будешь лететь, тормозя ею же об асфальт. А чего, собственно, он должен по морде мне дать? И за что? А если б и дал, я бы, наверное, простила, и за руки взяла, и поцеловала эти руки. Господи, что это со мной?
— Ну, что молчишь? — толкнула меня под столом Юлька. — Все, что ли? Тоже подсела?
— Не говори ерунду.
— Что ж я не вижу?
— Не подсела, но могла бы подсесть. Причем по самое горло.
— А я что говорю. Но имей в виду, я его первая выбрала.
— Да на здоровье.
Я налила себе водки, выпила залпом, выбралась из-за стола и стала пробираться к выходу.
Скорее бы на улицу, воздуху глотнуть и перекурить первое впечатление, которое полностью соответствует Юлькиному любимому выражению: «никогда еще прежде более, чем сейчас».
Никогда еще прежде! Никогда еще! Никогда! Вообще! Более! Чем сейчас! Так не бывает, с первого взгляда — и сразу поддых. Что вы делаете со мной, мужчина? Без моего согласия, без моего разрешения, без моего желания, назло мне! Не хочу, не буду, не стану, не возьму, сожму кулаки, сложу крестом ноги,
