Лейтенант-минометчик подошел к Акимову и, приложив руку к шапке; доложил:
- Прибыл в ваше распоряжение.
Потолковав с офицерами, Акимов спустился со скалы и крикнул:
- Долой с машин!
Машины мигом опустели. Моряки быстро построились и пошли вслед за комбатом. Акимов шел впереди вместе с Козловским и лейтенантом-минометчиком. Покосившись на минометчика, он проговорил:
- Минометам без моей команды не стрелять. Нечего зря дома разбивать.
Поблизости разорвалось несколько снарядов. Немцы, очевидно, били с западного берега реки.
Акимов повернулся к Козловскому:
- Развертывай людей в цепь. Пошли.
Моряки полезли через скалы. Их фигуры были ясно видны на фоне светлого неба.
- Как твоя фамилия? - спросил Акимов у лейтенанта-минометчика.
- Селиверстов, товарищ майор.
- Так вот, Селиверстов, пока не стреляй. Будь со мной. Дело, видишь ли, в том, что нужно немцев из селения выгнать, не дать им возможности взорвать дома. А если тебя пустить в ход, то ты сделаешь то же самое, хотя и с благородной целью. Так что не сердись.
- Я не сержусь! - сказал Селиверстов сконфуженно.
Они медленно пошли вперед. Прибежавший связной доложил, что немцы медленно отходят, поджигая дома. Жители бегут в лес. На реке находится довольно большая флотилия моторных баркасов. Артиллерия бьет с западного берега.
- Атаковать! - крикнул Акимов. - Что вы там копаетесь? Ждете, чтобы они все сделали и убежали?
Со скалы, куда Акимов взобрался, ему был виден заросший лесом противоположный берег, на котором то тут, то там вспыхивали орудийные выстрелы.
- Я вам покажу Бадейкина, - бормотал он. - Я вам покажу поджигать...
Стремительно спустившись со скалы, Акимов пошел к лесу и вскоре достиг первых деревьев. Здесь было темно. Между стволами Акимов увидел блестящую ленту реки. Деревья спускались отлого к самому берегу. Левее, в излучине реки, виднелись на воде небольшие суда, - видимо, норвежские, согнанные со всей Таны.
- Вперед, моряки! - крикнул Акимов.
Пулеметы, автоматы и винтовки застрекотали по всему берегу. Послышалось 'ура'.
- Селиверстов, - сказал Акимов. - Вот и твоя очередь. Дай по этим суденышкам разок.
Селиверстов сказал несколько слов сопровождавшим его солдатам и поднял к глазам бинокль. Среди деревьев зашуршали пули. Затарахтели лодочные моторы. В небо взлетели красивые разноцветные ракеты.
Акимов пошел вниз, к реке, то и дело не без удовольствия прикасаясь к шершавым стволам сосен.
- Это ты, Туляков? - спросил он у человека, сидевшего за пулеметом.
- Я, товарищ комбат.
- Так их, так. Отчаливают, сволочи. Чего же это Селиверстов там молчит? А речка ничего, красивая... Пороги. И не замерзает, горная. Двигайтесь влево вдоль берега.
Бойцы медленно шли вдоль берега влево, к селению. Наконец заработали наши минометы. Немецкие суда разметало по всей реке. Все кругом загудело и задрожало. Пули зловеще свистели среди сосен.
- Товарищ комбат, товарищ комбат! Где комбат?
- Только что был здесь.
- Товарищ комбат!
Никто не ответил. Ватюхин тыкался среди деревьев, ища Акимова.
- Туляков, а Туляков! - наклонился над пулеметчиком Матюхин. - Тебя спрашивают.
- Чего?
- Где комбат?
- Да вот же он, - сказал Туляков, повернул голову от пулемета и растерянно замигал: комбата не было.
Матюхин увидел комбата лежащим у самой воды. Одна рука Акимова большая, загорелая - опустилась в воду, и в этом месте образовался маленький четырехструйный водопад.
- А-а-а!.. - закричал Матюхин по-бабьи.
Несмотря на гул пушек и минометов, на плеск воды, на вопли немцев, этот крик услышали все. Подбежали люди, подошли справа матросы Венцова, слева - Мартынов, Козловский. Акимова подняли и понесли в селение. Кто-то попытался увести Матюхина, но он торопливо говорил:
- Вы меня не трогайте. Оставьте меня. Я не хочу жить.
Акимов еще слышал крик Матюхина, но ему казалось, что это шум воды, бьющейся о пороги, крик ночной птицы и вообще нечто, исходящее не от человека, а от природы. Потом, когда его несли, он на мгновение пришел в себя и решил, что возле него дежурят Мартынов, Матюхин и еще кто-то уже много ночей подряд, и он захотел сказать им, что хватит, пусть они идут спать, ведь они хотят спать. Ему показалось, что он это им сказал, и они исчезли, провалились куда-то, а теперь он хочет пить, и некому подать ему пить, так как он велел всем уйти от его койки. Ему чудилось, что он лежит на корабельной койке, и она раскачивается все больше и больше, и он ударяется каждый раз голым сердцем о что-то острое и одновременно тупое. И вот качка стала невыносимо сильной, так что боль все больше увеличивалась, так что нельзя было терпеть, потому что сердце с налета билось все о то же самое, острое и тупое. И он подумал, что так нельзя, что это надо прекратить, нельзя так терзать сердце, потому что оно - не его собственное: может быть, он в этот миг думал об Аничке; хотя он уже не мог вспомнить ни ее имени, ни ее лица, ни даже того, что она такое, но в его мозгу дрожало радостное и светящееся пятно, включавшее в себя и ее и все, что он любил в жизни, и именно этому радостному и светящемуся принадлежало его сердце, содрогавшееся от боли и борьбы.
Он затрепетал и затих.
- Конец, - сказал Мартынов и рванул на груди ворот, как это делали матросы перед атакой.
Комбата несли все так же бережно, как живого, потому что невозможно было поверить, что это большое, сильное тело, это отважное, беспокойное сердце, только что жившие такой полной жизнью, не существуют больше. И странно было смотреть, что он лежит неподвижно, как будто уже накрепко привык и к э т о м у новому состоянию, уже освоился и на э т о й новой позиции. Следом за ним несли еще двух убитых - молодых матросов Иванова и Горюшкина, смерть которых тоже вызовет боль и отчаяние у людей, знавших их при жизни так, как друзья знали Акимова.
Возле лопарского стойбища, среди бедных чумов, построенных из жердей и покрытых оленьими шкурами, Мартынов приказал сделать привал. Вскоре начался сильный снегопад. Лопари запрягли оленей в нарты, убитых положили на нарты. Олени поводили большими рогами и чутко прядали ушами. Лопари шли рядом - низкорослые, испуганные. От них шел застарелый рыбный запах. Их головной убор состоял из разноцветного, похожего на шутовской, колпака с острыми концами.
Неведомо откуда появился отряд разведчиков. Шедший впереди Летягин подошел и спросил, где капитан третьего ранга Акимов. Ему молча показали на нарты. Красный рубец на его лбу побелел.
Когда двинулись дальше, Летягин пошел рядом с нартами, хотя ему было неудобно так идти, он то и дело проваливался в снег, но упрямо шел рядом ему казалось необходимым и важным смотреть на укрытое плащ-палаткой лицо Акимова.
В Киркенесе Акимова ждал приехавший сюда Ковалевский. Яблоки в ящике прекрасно сохранились - то были крепкие антоновские яблоки. Он их наконец разыскал и привез. Ему сказали о случившемся, он обмяк, заплакал и, плача, поехал обратно в Печенгу, в Краснознаменную часть морской авиации, о которой нужно было написать очерк.
Норвежские власти выделили место для кладбища у подножия плоскогорья Хейбуктмуэн, или, как оно называлось на наших картах, Хебуктен. На этом месте и раньше хоронили русских людей, угнанных в Норвегию и замученных здесь немецкими фашистами. Сюда привезли всех убитых за последние дни солдат и
