В трехэтажный Моденова дом, Его конь опенен, его Ванька хмелен, И согласно хмелен с седоком. Бирюкова он дома в тот день не застал, - Он с Красовским в цензуре сидел, Где на Олина грозно вдвоем напирал, Где фон Поль улыбаясь глядел. Но изорван был фрак, на манишке табак, Ерофеичем весь он облит. Не в парнасском бою, знать в питейном дому Был квартальными больно побит. Соскочивши у Конной с саней у столба, Притаясь у будки стоял; И три раза он крикнул Бориса-раба, Из харчевни Борис прибежал. «Пойди ты, мой Борька, мой трагик смешной, И присядь ты на брюхо мое; Ты скотина, но, право, скотина лихой, И скотство по нутру мне твое». (Продолжение когда-нибудь).
Между 1822 и 1824
Увы! ты изменил мне, Нескромный друг, Морфей! Один ты был свидетель Моих сокрытых чувств, И вздохов одиноких, И тайных сердца дум. Зачем же, как предатель, В видении ночном Святую тайну сердца Безмолвно ты открыл? Зачем, меня явивши Красавице в мечтах, Безмолвными устами Принудил все сказать? О! будь же, Бог жестокий, Будь боле справедлив: Открой и мне взаимно, Хотя в одной мечте, О тайных чувствах сердца, Сокрытой для меня. О! дай мне образ милый Хоть в призраке узреть; И пылкими устами Прильнуть к ее руке... Когда увижу розы На девственном челе, Когда услышу трепет Стыдливой красоты, Довольно — и, счастливец, Я богу сей мечты И жертвы благовонны, И пурпурные маки С Авророй принесу! <1823>
За ваше нежное участье Больной певец благодарит: Оно его животворит; Он молвит: боже, дай ей счастье В сопутники грядущих дней! Болезни мне, здоровье ей! Пусть я по жизненной дороге Пройду и в муках, и в тревоге; Ее ж пускай ведут с собой Довольство, радость и покой! Вчера я был в дверях могилы; Я таял в медленном огне; Я видел: жизнь, поднявши крылы, Прощальный взор бросала мне; О жизни сладостного чувства В недужном сердце не храня, Терял невольно веру я Врачей печальные искусства: Свой одр в мечтах я окружал Судьбой отнятыми друзьями, В последний раз им руки жал, Мой бедный гроб не провожать, Не орошать его слезами, Но чаще с лучшими мечтами
