самое ценное, что у меня есть. Между прочим, такая же есть у Ксюши Собчак, тебе ведь нравится Ксюша! Мне сказали, как она называется. Бер… Бир…
— «Birkin», — мрачно подсказала дочь. — Только ты знаешь, мама, сколько настоящая «Birkin» стоит?! Дороже, чем наша квартира, представь себе! Неужели ты не знала, что самый страшный грех — носить подделки!
— Я всегда думала, что самый страшный грех — это детоубийство, — уныло возразила Нюта.
— В таком случае знай, что этой сумкой ты убиваешь меня без ножа! Боже, надеюсь, тебя еще никто не увидел!
Соленая пелена заволокла Анютины глаза. Почему‑то она вспоминала, как недобро усмехающаяся Тома говорила: «Кого ты воспитала, твоя дочь тебя презирает, стыдится!» Нет, не может быть. Просто у Лизоньки плохое настроение. Она нервничает. Экзамены были такими трудными. К тому же у нее первая любовь. А сумка… Ну подумаешь, сумка. Ее можно быстренько отнести домой, раз Лизка так бесится. До начала торжественной церемонии еще полно времени. Все будет хорошо.
— Мама, ступай домой, — тихо попросила Лизонька.
— Конечно, — засуетилась Анюта. — Возьму такси, быстро отвезу сумку и вернусь.
— Нет, ты меня не поняла. Возвращаться не надо. Я тебе потом фотографии покажу.
— Но… Но как же… Все же с родителями, — бормотала Нюта, а сама думала: «Только бы не заплакать, только бы не заплакать!»
— Мамочка, ну ради меня. Ну сама подумай, зачем нам это унижение? Ты же выглядишь хуже всех, над тобой люди смеяться будут! Неужели тебе будет приятно, что все будут о нас сплетничать? Говорить, что у Лизы мать оборванка с поддельной сумкой «Birkin»?
Терпеть больше не было мочи, огненные потоки вот‑вот разрушат ветхую плотину.
— Ладно, — сгорбилась Анюта. — Только ты аккуратнее. Позвони, когда поедешь домой, я тебя во дворе встречу.
— Мама… — Лизавета нервно закусила губу. — Я все не решалась с тобой поговорить… Думала оставить письмо, но потом закрутилась. Хотела тебе завтра позвонить из Москвы.
— Откуда? — встрепенулась Нюта. — Вы с классом на экскурсию едете?
— Очнись, мам, класса больше нет, — улыбнулась Лиза. — Со школой покончено. Мы с Дашей Абрамцевой едем вдвоем, у нее там тетя. Мы станем актрисами.
Анюта схватилась за сердце.
— Что? Ты же собиралась подать документы в педагогический!
— Скука смертная. Мы в «Щуку» поступим. А если не пройдем прослушивание, то во ВГИК. Короче, куда‑нибудь да проскочим. У нас фактура. А остановиться можно у Дашкиной тетки на первое время. Потом нам дадут общежитие.
— Но, Лиза, это же бред какой‑то. Почему ты не сказала ничего?! Ты хоть понимаешь, какая там конкуренция? Кому вы нужны, дуры две? — От волнения у нее сел голос и пропала способность логично аргументировать. — Вас же обманут, ограбят, да мало ли что.
Лиза спокойно наблюдала за этой тихой истерикой.
— Вот поэтому я ничего и не сказала тебе, мама. Ты все равно ничего бы не поняла. Ты меня никогда не понимала. Не понимала, что у меня могут быть мечты, амбиции, планы.
— Но я… Я никогда тебя ни в чем не ограничивала… — Нюта прижалась спиной к школьной стене. Походя подумала, что новая туника запылится…
И бог с ней. Зачем ей красивая одежда, если Лиза, единственная дочка… Нет, лучше даже не думать об этом, она этого не допустит. Если надо будет, поедет в Москву, будет на коленях ползти за упрямой Лизонькой, не даст ей влипнуть в неприятности.
Она станет мыть полы у этой Полины Переведенцевой, если так надо для того, чтобы снова быть рядом с дочерью.
Анюта справится. Еще посмотрим, кто кого.
В кафе «Весна» на Новом Арбате Полина Переведенцева дожидалась свою подругу Лару. Ту самую, с которой в голодные шальные времена снимала одну комнатку на двоих, с которой делилась сокровенными секретами, латаными колготками, попахивающей резиной польской косметикой и даже однажды мужчиной с певучим именем Валерий Варламеев, который пришел в гости в качестве Полиного платонического поклонника, а в итоге оказался в мускусных объятиях Лары.
Лариса, как всегда, безбожно опаздывала, как будто бы дурными манерами пыталась компенсировать неудачливую судьбу. Полинка‑которой‑несправедливо‑повезло должна три четверти часа ерзать на стуле, посматривая то на часы, то на входную дверь. Зная об этой ее манере, Полина прихватила с собою свежий номер «OK». Но отвлечься на отфотошопленные истории о тех, кто вовремя подсуетился, не получалось. Полина видела в глянцевых страницах свое. Вот фотография Дарьи Донцовой — русые кудряшки, элегантное платье, милая улыбка. У нее тоже был рак, и ничего, все позади, теперь смеется. Вот Селин Дион — неправдоподобно длинные волосы, макияж как у русалки, нахмуренные брови. У ее мужа нашли онкологию, и они пережили это вместе.
Черт, черт, как же это сложно, как же невыносимо ждать!
За соседним столиком две пергидрольные девы вожделели то, что было представлено в ее гардеробе в двенадцати экземплярах.
«Birkin», естественно.
— …Наташка продает. Ей деньги срочно нужны, уже снизила цену до пятерки. Правда, там царапина на боку.
— Ну и что! За пятерку можно и с царапиной. Блин, ну почему я вечно на мели? А так бы…
— Может, продадим что‑нибудь? Жаль, у нас ничего нет. Я бы и себя продала, честное слово!
— Да кто же за тебя пятерку даст?
— Наверное, пора познакомиться с Листерманом.
Судя по милому окающему говору, девы не так давно приехали откуда‑то с севера, возможно даже из Архангельской области, где у Полиной бабушки был деревенский дом. Полина живо представила, как они валяются в стоге сена, лениво смотрят в розовеющее к вечеру небо и мечтают, что вот переберутся в столицу, а там, а там…
Наконец появилась Лариса. Оделась она так, словно собиралась на великосветский прием — видимо, ее застарелый комплекс неприкаянности был даже глубже, чем могло показаться. На этот раз на ней было леопардовое платье, туфли в тон и цепь из дутого золота, такого размера, что она вполне могла бы послужить ошейником для бультерьера.
В Ларисе были собраны все элементы того особого карикатурного московского шика, который так презирают бледнолицые питерские розы. Как будто бы иконой ее стиля был не «Vogue», а журнал «Крокодил».
Одутловатое лицо бывшей манекенщицы густо покрыто тональным кремом, ранняя дряблость век кое‑как замаскирована зелеными тенями. Смотреть на все это немножечко грустно, но Полина отважно улыбнулась ей в лицо. Они расцеловались.
Лариса бодро пролистала меню и заказала два салата, шампанское и чай. Она была вечно на мели, поэтому их общий счет всегда по умолчанию оплачивала Полина. Когда‑то Ларочка делала вид, что ей неудобно объедать подругу, но потом освоилась и взяла моду заказывать самое дорогое. Как будто бы она была жадной до жизни малолеткой, впервые попавшей в приличный ресторан, а Поля — похотливым старцем, задабривающим ее десертами в надежде на благодарный минет.
«Интересно, она понимает, что мне сейчас неоткуда брать деньги? — подумала Полина. — Мужчины у меня нет, работа — просто формальность. Почему она считает, что мой кошелек такой уж бездонный?»
Но вслух ничего, разумеется, не сказала. Лара бы обиделась. А других подруг Поля не нажила. Жизнь профессиональной красавицы — опасное минное поле, на котором первыми подрываются попытки дружить.
— Как твои дела? Видела твою фотографию на одном сайте! — прощебетала Лара. — Там была рубрика «Звездный целлюлит». Странно, что тебя туда определили.
— Действительно, странно, ведь у меня же…
