после обеда на работу.
Дело сделано, подумал он. Вот оно, первое испытание.
— Идет, — ответил Серж, загоревшись. — Сможешь это устроить, Гус?
— Сказать по правде, моей жене что-то нездоровится в последнее время, но, может, она захочет приехать, даже если не будет купаться. Сам-то я очень хочу.
— Вот и прекрасно. Буду вас ждать, — сказал Серж. — Как насчет десяти утра?
— Отлично, — сказал Гус, а Рой подумал: лучшего способа и не найти.
Просто привезти ее туда и поглядеть. К черту извинения да предупреждения!
Пусть они на нее полюбуются, пусть увидят ее во всей красе, длинноногую, стройную, бесподобную в своем купальнике. Тогда-то он и поймет, как оно бывает и чего ему потом ожидать. — Не будет это слишком… — замялся Гус.
— То есть, я хочу сказать, что мне страшно неловко тебя о том спрашивать… Если твоя хозяйка выкажет недовольство… Или, может, тебе не по душе, когда вокруг с шумом носится целый выводок шумливой детворы…
Я ведь пойму…
— Хочешь захватить с собой детей? — улыбнулся Серж.
— Мне бы…
— Так захвати. Мариана детей любит. Собирается нарожать шестерых, а то и восьмерых.
— Спасибо, — сказал Гус. — Мои дети взвоют от восторга. Красивое имя у твоей невесты — Мариана.
— Мариана Палома, — сказал Серж.
— Что-то испанское, верно? — спросил Гус.
— Она мексиканка, — ответил Серж. — Из Гвадалахары.
— Постой-постой, а разве Дуран не испанское имя?
— Я и сам мексиканец, — ответил Серж.
— Будь я проклят, если это хоть раз пришло мне в голову, — сказал Рой, вглядываясь в Сержа и тщетно стараясь обнаружить в его облике мексиканские черты, разве что вот форма глаз, быть может…
— Ты чистый мексиканец? — спросил Гус. — Не похоже.
— Стопроцентный, — засмеялся Серж. — По-моему, большего мексиканца, чем я, и не найти, мне по крайней мере не удавалось.
— Значит, и по-испански говоришь? — спросил Гус.
— Вроде немого, — ответил Серж. — Мальчишкой умел, но потом позабыл.
Однако все идет к тому, что стану учить его заново. Воскресным вечерком я отправился к Мариане домой и после того, как получил благословение мистера Розалеса — это ее padrino, — предстал перед нею и попытался просить ее руки по-испански. Кажется, под конец в моей речи английские слова начисто вытеснили испанские. Должно быть, зрелище было хоть куда: напыжившийся клоун-заика с охапкой белых роз.
— Готов побиться об заклад, ты был сногсшибателен, — усмехнулся Рой и подумал: интересно, произвожу ли я со стороны впечатление такого же счастливого человека?
— Мариана предупредила, что до тех пор, пока мой испанский не сравнится хотя бы с ее английским, в нашем доме мы будем говорить только на испанском.
— Здорово, — сказал Гус, а Рой гадал над тем, требовала ли она долгого и изнурительного ухаживания на старый мексиканский манер и сколько времени Серж добивался от нее разрешения на первый поцелуй. Я становлюсь сентиментален, улыбнулся Рой сам себе.
— Обычно у мексиканцев мужчина в доме — господин и повелитель, — сказал Серж, — до тех пор, пока не состарится, а уж тогда боссом в семье становится мамаша, а поседевшие герои расплачиваются за прежнее свое тиранство. Но боюсь, что у нас с Марианой с самого начала все наоборот.
— Сильная женщина, не вижу в этом ничего плохого, — сказал Рой. — Полицейскому такая и нужна.
— Да, — подтвердил Гус, пристально глядя на пламенеющий закат. — Мало кому удается в одиночку справляться с этой работой.
— Что ж, вот мы и veteranos, — сказал Серж. — Пять лет. Можем нацепить себе на рукава по нашивке. Я думаю, спустя пять лет нам не мешает устроить встречу однокашников.
— Было бы здорово, — сказал Гус. — Маленькую вечеринку мы устроим и завтра. А если нас опять всех вызовут на командный пункт, может, удастся поработать вместе и завтра в ночную.
— А я и не сомневаюсь, что завтра мы разойдемся по своим округам, — сказал Серж. — Бунт выдохся. Он умер.
— Желал бы я знать, сколько времени еще будут заниматься ерундой всякие там специалисты по каузальным теориям? — сказал Рой.
— Это только начало, — сказал Серж. — Назначат комиссии, и интеллектуалы, пару раз в своей жизни пожавшие руку какому-нибудь негру, начнут демонстрировать свои глубокие познания в межрасовых отношениях, и это только начало. А негры, скажу я вам, ничуть не лучше и не хуже белых.
Ну а теперь они станут творить какие угодно гадости, чего, кстати, все от них и ждут, и единственной их заботой будет выйти сухими из мутной водицы.
С этого момента будет не перечесть негров, пригожих для того образа «сердитого черного», что так упорно тиражируется прессой.
— Ты тоже полагаешь, что черные такие же люди, что и белые? — спросил Рой у Гуса, который как прикованный, не отрывая глаз, следил за закатным солнцем.
— Да, — рассеянно отозвался Гус. — Я выучился этому от своего первого напарника еще пять лет назад. Он был лучшим из полицейских. Лучше полицейского я не встречал. Кильвинский говаривал, что большей частью люди все равно что планктон, не умеющий бороться с течением, послушно дрейфующий по волнам, приливам да отливам. Есть, правда, и такие, что похожи на бентос: они могут бороться с потоком, но лишь когда ползут по склизкому дну океана. И наконец, есть другие, они что нектон, тот и впрямь умеет плыть против течения, и для того ему не нужно ползать брюхом по дну, но, чтобы удержаться на плаву, требуется сила. Недюжинная сила.
Кильвинский причислял к такому вот нектону лучших из нас. Как бы то ни было, он вечно повторял, что бескрайнему темному морю абсолютно безразлично, большой ты или маленький да какую тень отбрасываешь, так или иначе, для моря ты лишь несчастная тварь, исполненная страданий.
— Он что, был философом? — улыбнулся Рой.
— Иногда мне кажется, что я допустил ошибку, пойдя в легавые, — сказал Серж. — Оглядываясь назад, на все эти пять лет, я вижу, что разочарований да крушений надежд было хоть отбавляй, и каких разочарований! Но у меня такое чувство, что, повторись все сначала, я бы опять не смог ничего этого избежать.
— Сегодня мне на глаза попалась одна передовица. В ней говорилось, что можно только сожалеть о том, что в этих волнениях было ранено и погибло столько народу, — сказал Гус. — Парень пишет: «Конечно, мы допускаем, что полиция имеет право стрелять, но лишь для того, чтобы ранить. Отсюда логически вытекает, что полиции приходится проявлять удивительную изобретательность, чтобы умудриться укокошить стольких людей».
— Хреновый силлогизм, все шиворот-навыворот, — сказал Серж. — Да только таких вот невежественных выродков всерьез винить нельзя. Они насмотрелись тысячи киношек, где только и показывают, как ты запросто, в два счета, простреливаешь чью-то кисть или пулей вышибаешь из нее револьвер. Так что дуться на них нет никакого проку. Они не виноваты.
— Это лишь кучка планктона, сваленная в бетонное море, а, Гус? — сказал Рой.
— А я вот не очень-то раскаиваюсь в выборе профессии, — сказал Гус. — Мне представляется… Я полагаю, что мне известно нечто такое, о чем большинство людей даже не подозревает.
— Все, что мы можем, — это постараться защитить самих себя, — сказал Рой. — Их-то мы наверняка не переделаем.
— И не спасем, — сказал Гус. — Так же, как и самих себя. Несчастные сукины дети.
