— Да, обожаю работать в здешних краях, — сказал Рэнтли без всякого выражения, но покрасневшее лицо выдало его, и он запнулся. — Запри машину, — сказал он наконец.
— Вы только поглядите, братья и сестры, как они обходятся с черными людьми, — заорал мужчина, оборачиваясь к толпе на тротуаре, за последнюю минуту выросшей еще вдвое и уже перекрывшей доступ к полицейской машине. У Гуса тряслась челюсть, он крепко сжал зубы и подумал: слишком далеко зашло.
— Видали? — горланил мужчина. Несколько детишек, отделившись от переднего края толпы, присоединились к долговязому и воинственному пьянчуге лет двадцати. Выбравшись из салона под названием «Шик, блеск, красота», он заковылял по улице, объявляя всему миру, что ему раз плюнуть — прикончить парой своих черных лап любого белого легавого, когда-либо рожденного на свет своей сучкой- матерью. Его решимость вызвала бурю восторга и аплодисментов у подзадоривавших его пацанят.
Внезапно Рэнтли решительно протолкался сквозь толпу и направился к патрульной машине. На какой-то мучительный и страшный миг Гус оказался совершенно один в окружении плотного кольца человеческих лиц. Кто-то из них непременно придет мне на помощь, твердил он себе. Если что случится, кто-то да придет мне на выручку, внушал он сам себе, а безудержное буйство воображения назойливо подсказывало, что в лицах этих нет ненависти, не в каждом она есть, но, когда Рэнтли вновь растолкал толпу и вернулся обратно, страх в сердце осел лишь самую малость.
— О'кей, сюда уже едут пять машин, — сказал Рэнтли Гусу и обернулся к водителю тягача. — Или ты сейчас же подписываешь повестку, или продолжаешь выпендриваться, но тогда через пару минут увидишь здесь ребят, которые с удовольствием о тебе позаботятся, так же как позаботятся и о любом другом, кто вдруг, словно лягушка, решит квакать да подпрыгивать.
— У тебя, видать, план по этой писанине, так, что ли? — презрительно усмехнулся мужчина.
— Нет, план был раньше, а теперь я могу черкнуть любую бумажку, какую только вздумаю, — сказал Рэнтли и поднес карандаш к самому носу водителя.
— Так что у тебя есть последний шанс ее подписать, а не успеешь этого сделать до приезда первой полицейской машины, отправишься в тюрягу, даже если умудришься за то время, что тебя будут тащить в казенную тачку, поставить вот здесь сотню подписей.
Мужчина сделал шаг вперед и долгую минуту пристально, в упор, глядел в серые глаза полицейского. Гус обратил внимание, что был он ничуть не ниже Рэнтли и даже не хуже того сложен. Затем Гус взглянул на трех парней, одетых, словно русские крестьяне, в черные картузы и белого цвета блузы.
Они наблюдали за Гусом и о чем-то шептались, стоя у обочины. Он понял, что, если заварится каша, ему придется столкнуться вот с этими ребятами.
— Ничего, День уже грядет, — сказал водитель, выдергивая из руки Рэнтли карандаш и царапая свое имя через всю повестку. — Недолго тебе быть псом, победившим в драке.
Пока Рэнтли отрывал из книжечки квитанций белый талон нарушителя, водитель нарочно выронил карандаш на землю, но Рэнтли предпочел не заметить этого. Он вручил водителю повестку, и тот грубо выхватил ее из пальцев полицейского. Гус и Рэнтли уже сидели в машине, а он все еще продолжал разглагольствовать перед редеющей толпой. Автомобиль медленно тронул от обочины, и несколько молодых негров нехотя сошли с дороги.
Послышался глухой и тяжелый удар, но полицейские никак на него не отреагировали, хоть и знали: один из тех, в шапках, пнул ногой дежурку в крыло. Разумеется, к великой радости пацанят.
На секунду они остановились, и Гус запер дверцу, а какой-то мальчишка в желтой рубахе, не упуская случая напоследок продемонстрировать собственную удаль, неспешно, как на прогулке, обогнул бампер. Повернувшись направо и увидев в нескольких дюймах от себя коричневое лицо, Гус в ужасе отпрянул назад, но то был всего лишь мальчуган лет девяти. Пока Рэнтли в нетерпении насиловал мотор, малыш не отрывал от Гуса глаз. В лице его читалось только детское любопытство. Толпа расходилась, оставив на пятачке лишь тех троих, в черных картузах. Гус улыбнулся маленькому личику и черным глазенкам, цепко вцепившимся в его зрачки.
— Привет, юноша, — сказал Гус, но голос его прозвучал слабо.
— Отчего тебе так нравится стрелять в черный народ? — спросил мальчишка.
— Кто тебе такое сказал? Это не…
Рванувшая с места машина швырнула его на спинку сиденья. Рэнтли гнал во весь опор мимо Бродвея и Пятьдесят четвертой улицы назад, к району их патрулирования. Гус обернулся и увидел, что мальчишка по-прежнему стоит на том же пятачке, следя за набирающей скорость дежуркой.
— Раньше такого не было. Раньше они так не кучковались, — сказал Рэнтли, закуривая сигарету. — Три года назад, когда я впервые пришел на эту службу, мне даже нравилось работать здесь: негры разбирались в полицейских делах ничуть не хуже нашего и никогда вот так не кучковались.
Нынче все переменилось. Кучкуются по любому поводу. Словно к чему-то готовятся. Мне не следовало заглатывать наживку. И совсем не следовало с ними спорить. Но это напряжение… Оно выбивает меня из колеи. Ты очень испугался?
— Д-да, — ответил Гус, гадая, насколько охватившее его оцепенение было очевидно для других. За прошедший год такое с ним приключалось уже несколько раз. В один прекрасный — или кошмарный? — день, когда на него нападет вот такое же оцепенение, ему придется действовать куда решительнее. Тогда- то он и узнает себе истинную цену. Пока что от этого знания всякий раз его спасала какая-нибудь случайность. Пока что ему удавалось избегать своего жребия. Но настанет день, и он все про себя выяснит.
— А я ничуть, — сказал Рэнтли.
— Правда?
— Ага, только вот чье это дерьмо на моем сиденье? — ухмыльнулся он, покуривая, и тут они оба расхохотались, отводя душу и высвобождаясь из плена натянутых до предела нервов. — Толпа вроде этой за две минуты не оставит на тебе живого места, — сказал Рэнтли, выпуская в окно облачко дыма, и Гус подумал, что его напарник не выказал перед недоброжелателями-зрителями и тени страха. Рэнтли было всего двадцать четыре, но из-за золотистых каштановых волос и румянца на лице он казался еще моложе.
— Ты не считаешь, что следует отменить твой вызов? — спросил Гус. — Больше ведь нам помощь не нужна.
— Конечно, действуй, — сказал Рэнтли и с любопытством покосился на Гуса, а тот уже докладывал:
— Три-А-Девяносто один, подмога на угол Пятьдесят пятой и южного Бродвея отменяется, толпа разошлась.
Никто не ответил, и ухмылка Рэнтли сделалась шире, тут только до Гуса дошло, что радио не работает. Он увидел бессильно повисший шнур от микрофона и понял, что, пока они стояли «в окружении», кто-то выдернул провод с мясом.
— Выходит, ты брал их на пушку, когда сказал, что едет подкрепление?
— Ай да я! — воскликнул Рэнтли.
Как приятно было Гусу ехать вот так сперва к радиомагазину, а после в район Креншоу — в ту сторону Университетского округа, где царствовали шелковые чулочки и все еще жили белые, много белых, где негры были «вестсайдскими неграми», где дома в шестьдесят тысяч долларов на Болдуин-хиллз возвышались над районными универмагами и где вокруг тебя никогда бы не сомкнулось враждебное кольцо из черных лиц.
На боковой стене оштукатуренного многоквартирного дома с фасадом на трассу, ведущую к гавани, Гус прочитал выведенную распылителем надпись в четыре фута высотой: «Дядюшка Ремус — местный дядя Том, друг белых».
Отсюда Рэнтли свернул на шоссе и помчался на север. И сразу длинные пальмы, ограждавшие трассу с южного центра Лос-Анджелеса, сменились жилыми домами в его истинном центре. Они находились в деловой части города и неторопливо двигались к радиомастерской в здании полиции, где им должны были заменить микрофон.
Любуясь красивыми женщинами, которых в этой части города всегда было пруд пруди, Гус ощутил легкое раздражение и понадеялся, что хоть сегодня Вики не заснет до его прихода. Несмотря на все меры предосторожности, супружеские обязанности она выполняла не столь добросовестно, сколь прежде, только
