Потом прошелся мимо ячеек, не забывая заглядывать внутрь каждой из них, после чего оказался у того писсуара, где до него уже стоял другой, расстегнул молнию на брюках, но мочиться не стал. В темноте Ранатти кивнул Рою, но тот отказывался верить, что и этот тоже голубой. Мужчина так и стоял перед писсуаром, время от времени вытягивая шею к двери и вслушиваясь в звуки снаружи. Дважды Рою померещилось, что кто-то вот-вот явится на порог; зная теперь, чего ждет этот человек, зная наверняка, Рой решил, что вовсе не желает наблюдать за тем, что произойдет позже, когда сюда войдет еще один. Его и без того уже мутит, а по шее бегут мурашки. Он всегда полагал, что все педики женоподобны, а значит, легкоузнаваемы, и потому встретить здесь нормального с виду мужчину было для него потрясением. Его тошнило.
Вошел какой-то старичок. Рой не замечал его до тех пор, пока тот не пересек порог и не направился легкой походкой к первому писсуару. Было ему, пожалуй, не меньше семидесяти. Одет он был очень опрятно: синий костюм-тройка с неподбитыми плечами, синий галстук, повязанный поверх голубой сорочки. Седые волосы со стальным отливом аккуратно уложены. Рукой с тонкими прожилками вен он нервно снял невидимую соринку с безупречного пиджака. Потом взглянул на высокого мужчину у дальнего писсуара и улыбнулся. Свет заиграл на серебряной булавке в его воротнике, и на Роя нахлынула волна отвращения, мощнее прежней, способная, казалось, вывернуть наизнанку кишки, а старик, не отрывая рук от паха, захромал вдоль писсуаров и остановился только тогда, когда вплотную приблизился к Высокому. Он тихо рассмеялся, Высокий рассмеялся ему в ответ и сказал:
— Ты слишком стар.
Рой недоверчиво зашептал Ранатти:
— Он ведь и вправду старик! Бог ты мой, он же старик!
— Какая, к черту, разница! — сухо ответил тот. — Голуби тоже стареют, представь себе.
Вторично получив отпор, старик отступил. В дверях остановился, но в конце концов убрался в полном унынии.
— Ничего в действительности непристойного он не совершил, — шепнул Симеоне Рою. — Просто стоял рядом с тем у писсуара. Никакого прикосновения, ничего подобного. Даже толком им и не потряс. Для ареста недостаточно.
Будь оно все проклято, подумал Рой, он уж довольно нагляделся. Едва он надумал присоединиться к Гэнту — чистая прохладная трава, бодрящий воздух!
— как вдруг, услышав голоса и шарканье ног, решил дождаться и посмотреть, кто — или что? — войдет в уборную. Какой-то мужчина произнес что-то на быстром испанском, ему ответил детский голос. Из всего разговора Рой разобрал только «Si, Papa» <да, папа (исп.)>. Потом послышались удаляющиеся мужские шаги, а вслед за этим — детская болтовня все на том же испанском. Подпрыгивая, в комнату вбежал мальчишка лет шести и, не глядя на Высокого, заскочил в туалет. Повернувшись спиной к наблюдателям, скинул на пол свои короткие штанишки, обнажил пухлую коричневую попку и, мурлыча детскую песенку, помочился в унитаз. На мгновение Рой улыбнулся, но тут же вспомнил о Высоком. Он увидел, как рука мужчины неистово мелькает в области промежности, как тот делает шаг от писсуара и мастурбирует, стоя лицом к ребенку, но тут же, стоило пронзительному детскому смеху растерзать тишину за стенами, поспешно возвращается назад. Мальчишка напялил шорты и, все так же напевая, выбежал из уборной. Рой услышал, как он закричал: «Карлос! Карлос!», и какой-то ребенок отозвался из глубины парка. Мальчишка так и не увидел Высокого, стоявшего теперь на прежнем месте и издающего хрюкающие звуки под неистовое мелькание руки.
— Видал? Все-таки не зря мы делаем свое дело, — зло усмехнулся Симеоне.
— Пошли брать этого ублюдка.
Едва они втроем вырвались из сарая, Симеоне свистнул, и Гэнт бегом выскочил из-под раскачивавшихся на ветру вязов. Сквозь толстую мглу Рой углядел отца и трех детишек, бредущих по траве с хозяйственными сумками в руках. Они почти уже выбрались из парка.
Рукой, не выпускавшей значка, Симеоне распахнул дверь в уборную.
Взглянув на четверых полицейских, мужчина неуклюже вцепился в молнию на штанах.
— Мальчиков любишь? — осклабился Симеоне. — Бьюсь об заклад, у тебя имеются собственные малявки, небось пристают к тебе на прогулке: «Папочка, купи нам жвачку». Хочешь пари, Россо? — сказал он и обернулся к Ранатти.
— В чем дело? — спросил мужчина, лицо его побелело, челюсть задергалась.
— Отвечай! — приказал Симеоне. — Есть у тебя дети? Жена?
— Пойду-ка я отсюда, — сказал тот и шагнул к Симеоне, но был отброшен к стене.
— Это уже лишнее, — сказал Гэнт, встав на самом пороге.
— Я грубить не собираюсь, — сказал Симеоне. — Просто хочу узнать, есть у него жена да детишки? У них почти всегда бывают. Что скажешь, приятель?
— Да, конечно. Только зачем вам меня арестовывать? Господи, я же ничего не сделал, — говорил он, пока Симеоне, сложив ему руки за спину, надевал наручники.
— Всегда цепляй на них браслеты. Всегда. И никаких исключений. Голуби хороши лишь окольцованные, — улыбнулся Рою Симеоне.
Когда они выходили из парка, Рой пристроился сзади к Гэнту.
— Ну как тебе эта работка, малыш? — спросил тот.
— Не больно-то приятна, — ответил Рой.
— Взгляни вон туда, — сказал Гэнт и указал пальцем на пруд, где у самой кромки воды быстро семенил по берегу стройный юноша в кофейного цвета штанах в обтяжку и в кружевной оранжевой рубашке.
— Такими я себе их и представлял, — сказал Рой.
Пройдя футов тридцать или около того, юноша всякий раз преклонял колена, крестился и молился в полном безмолвии. Шесть, насчитал Рой, прежде чем тот добрался до улицы и растворился в потоке пешеходов.
— Кое-кто из них очень уж жалок. Этот вот пытается еще сопротивляться, — пожал плечами Гэнт, предлагая Рою сигарету. — Самые неразборчивые создания в целом свете. Они вечно не удовлетворены, всегда им хочется, они постоянно ищут. Теперь ты понимаешь, почему мы, насколько это возможно, предпочитаем таскаться по притонам, игорным заведениям да барам? И запомни: охотясь на голубей, рискуешь быть клюнутым в задницу, клюнутым так, что из тебя вышибет все дерьмо. Они опасны, как печи в аду, и это — вдобавок к тем мерзостям, от которых и так уж тошнит.
Словно течением, мысли Роя унесло назад, в прошлое. Колледж! Все это кого-то ему напоминало. Ну да, конечно! — подумал он вдруг, вспомнив манерность профессора Рэймонда. Как это раньше не приходило ему в голову!
Рэймонд был гомиком!
— Нельзя ли нам завтра заняться проститутками? — спросил Рой.
— Конечно, можно. Конечно, мальчуган, — усмехнулся Гэнт.
К полуночи Рою уже порядком осточертело торчать в кабинете и наблюдать, как Гэнт возится со своей писаниной, переговариваясь о бейсболе с Филлипсом и сержантом Джаковичем. Ранатти и Симеоне еще не вернулись из тюрьмы, куда отправились, чтобы сдать пойманного голубка, но Рой услышал, как Джакович упомянул их имена в телефонном разговоре. Повесив трубку, он выругался и, пока Рой в соседней комнате просматривал донесения, что-то шепнул по секрету Гэнту.
Сами Ранатти и Симеоне в двери влетели сразу после двенадцати.
— Ну что, устраиваем облаву в «Пещере»? — весело спросил Ранатти.
— Есть новости, Россо, — тихо сказал Джакович. — Звонила какая-то шлюха, хотела непременно говорить с сержантом. Представилась как Рози Редфидц. Утверждает, что вы, ребята, вырвали у нее провода в машине и спустили весь воздух из шин.
— Мы? — переспросил Ранатти.
— Она назвала ваши имена, — холодно произнес Джакович, не сводя глаз с обоих юношей, которые, казалось, были не слишком-то удивлены.
— Эта дрянь считает, что ей принадлежит весь угол Шестой и Альварадо, — сказал Симеоне. — Да мы тебе, Джейк, о ней рассказывали. В прошлом месяце мы ее трижды вязали, за все про все она получила
