А за стеной крыжовника и смородины виднелись грядки темно-красной клубники, зеленого гороха.
— Наверно, это все пропадет, — сказал я Захару Николаевичу.
— Хе, плохо ты знаешь моего брата. У него не пропадет: наварит варенья, компота.
— Почему он такой недобрый? — спросил я тогда.
— Откуда ты взял? Вот смотри: ягодами угощаться пригласил. Сейчас, поди, за стол позовет, самодельное вино предложит… А вообще, — иронично улыбнулся Захар Николаевич, — твой бы вопрос — да трем бывшим женам Герасима. Ушли они от него, не выдержали. Лучше, говорили, с голоду умереть, чем при таком скупердяе жить. Каждую копейку считает, не доверяет никому. А вот Дарья ничего, прижилась. Может, плюнула на свою гордость, может, сама такая. Хотя, судя по всему, не такая: ей хозяйство — до лампочки.
— Вы с ним очень разные, как не родные.
Захар Николаевич уронил сорванную ягоду.
— Все разные… Пелагея вон всем соседям малину раздает, а Герасим… Он Варвару ни разу не проведал. А тут ходу — сам видел — пять минут. Некогда! Хозяйство, хозяйство, хозяйство… Он, когда я в институте учился, пригласил меня однажды к себе на каникулы. А при моем отъезде счет мне предъявил: съел на столько-то рублей. Правда, добавил, что это с вычетом за помощь при заготовке сена, при ремонте крыши, при рытье колодца, при строительстве, извиняюсь, уборной. Я, конечно, выслал потом по счету все до копейки, но больше на каникулы сюда не ездил, А ты говоришь — разные.
Захар Николаевич оглянулся на голос брата: тот стоял на крыльце и махал нам рукой — идите, мол, в избу.
А мне хотелось не в избу идти, а бежать из этой усадьбы и никогда не видеть ее, и этот крыжовник, и этот забор, и эту злую дворняжку, и этого хозяина…
Жалко мне стало сыновей Герасима Николаевича, жалко Дарью, жалко корреспондента, который, возможно, приедет сюда по письму. Я-то через пять минут уеду, а им еще не раз придется встречаться с этим человеком.
7
Опять неистово кричал петух. Лаяла на кого-то Нелька. Блеяли овцы. На шиферной крыше сарая, прямо над нами, дрались или миловались воробьи — шум стоял невообразимый.
Я залезал в спальный мешок с головой, но тщетно: начинал улавливать даже отдельные звуки — голос пастуха, гнавшего стадо, плеск гусей на речке, тарахтение автомобильного мотора.
Пелагея Николаевна выгнала в стадо овец (тут они пасутся вместе с коровами).
Я решил выглянуть в дверцу чердака: что за погода? Ведь по плану сегодня мы должны идти пешком за двенадцать километров на какое-то Чебачье озеро. Удивительное по своей красоте, говорят. Накануне Захар Николаевич стихи про него мне подсунул — нашел в районной газете. На всякий случай я их полностью переписал:
Раззадорили меня стихи! Страх как хотелось увидеть Чебачье озеро. Попробуем там рыбацкого счастья и мы с Захаром Николаевичем — есть у нас с собой всевозможные крючки-лески. А вдруг повезет? А вдруг стихи не про нас?
Выглянул я с чердака и раздосадованно присвистнул. Погодка-то не очень: небо серое, ветер. Того и гляди, дождь начнется.
Меня заметила Надя, дочь Пелагеи Николаевны. Она каждый день приходит к матери — живут-то рядом. Надя пухленькая, розовощекая, всегда в хорошем настроении. В одной руке она держала кувшин, в другой — литровую стеклянную банку.
— Айдате сметанку есть! — весело крикнула она мне.
— Спасибо! Спускаюсь!
Нелька было заворчала, но, признав во мне того человека, что вчера угощал ее куриными косточками, забралась опять в будку, где тонко попискивали щенки.
Авенир уже был на ферме, Петя с Лизой еще спали. Пелагея Николаевна возилась в кухне с самоваром.
— Садитесь чай пить, — сказала она. — Вот сметанка — Надя принесла, вот яйца вареные, медок.
Сметанка здесь — ложку не повернешь.
Чай со сметаной — объедение. Пелагея Николаевна поставила передо мной большую, чуть не литровую фарфоровую кружку с горячим, только что из самовара, чаем.
— Сметанки сами добавляйте.
Я потихоньку отхлебывал, растягивая удовольствие.
— Пейте, я еще налью, — улыбнулась Пелагея Николаевна.
— Куда? Я и это не осилю.
— А мы помногу пьем. Да еще с медком. Захар мне как-то говорит: «Хочешь, самовар тебе привезу? Электрический. Чтоб не возилась с древесным углем». Э нет, отвечаю ему, в электрическом самоваре невкусный чай — пробовала… Да вы пейте, пейте.
8
— Да чего вас понесет пешком? — недоумевали, глядя на наши сборы, Пелагея Николаевна и Надя. — Володя на обед приедет и свозит вас. Мыслимо ли — двенадцать километров!..
Захар Николаевич хитренько поглядывал на меня: правы, мол, женщины.
— Нет и нет! — стоял я на своем. — Нас дома засмеют, если узнают, что мы лишь то и знали, что на машинах раскатывали.
В поход собирались основательно, укладывали рюкзаки надежно, чтобы нигде ничего не давило. Спальные мешки, конечно, прихватили: может, ночь, а понравится — и две проведем на Чебачьем озере.
Часов в десять тронулись в путь. Быстро миновали околицу Октябрьского, вышли на большак. Погода была облачная, ветреная, идти было нежарко.
Захар Николаевич по дороге рассказывал нынешний сон:
— Вроде бы прихожу с работы, открываю квартиру — батюшки! Все разбросано, все на полу валяется: тряпки разные, картошка на кухне. Огляделся — ничего не могу понять. И вдруг понял: обокрали! Стал проверять, что унесли: три моих костюма, индийский пуловер, вазу хрустальную, рог позолоченный — мне его на пятидесятилетие сослуживцы подарили, часов настенных не обнаружил. Посмотрел на женино пальто — половины воротника нету. Хотели, значит, злоумышленники воротник из песца унести, а он на половине и оторвался… Проснулся — холодный пот на лбу: жалко все-таки добра. К чему бы этот сон, а?
Я знаю, что Захар Николаевич не суеверный, спросил меня просто так, чтобы не молчать.
Будучи «большим» специалистом в области отгадывания снов, я, не задумываясь, ответил:
— К прибыли.
— Это как? — не понял Захар Николаевич.
— Ну, богаче станете. Сны ведь чаще всего наоборот отгадывают.
Дорога наша шла хоть и не круто, но в гору. Большак с двух сторон обступали стены пшеницы.
Захар Николаевич шел впереди метрах в пяти, маяча своим красным рюкзаком. Я старался не отставать, хотя чувствовал, что каждый километр дается мне все труднее. Голову я почти не поднимал. Только на привалах, упав навзничь, любовался небом, низкими облаками и жаворонками, неподвижно повисшими между этим бездонным небом и этой теплой землей.
Высоко кружили над полем коршуны, высматривая добычу.
Представьте себе огромное — километра два в диаметре — блюдо с голубым дном и зеленой каемкой. Дно как живое: голубизна переливается, дышит, то и дело искорками вспыхивают на гребешках волн белые барашки.
Это и есть Чебачье озеро.
