прославленной сцены Пантелеймон Маркович Норцов. Гиганты! Все как один! Великое трио!
Мы с Володей, как люди, «позволяющие себе», стеснялись — не пили вовсе, боялись увлечься и осрамиться перед старейшинами. Да и зачем стариков беспокоить — пусть себе сидят спокойно.
А старички в отличие от нас с удовольствием попивали себе винцо. Иван Семенович раскраснелся, то и дело вскакивал, что-то говорил. А Марк Осипович этак ему попросту: «Да будет тебе, Ванька… Выпил и помолчи, старших послушай. Вы с Пантюшей еще юнцы» («юнцам» было по 85 лет). Козловский вроде бы слушался; сядет, но опять вскочит и опять что-то говорит. Все его вежливо слушали — кроме хозяина, который на пять лет был старше своего знаменитого гостя и имел право делать ему замечания…
Я вышел покурить. Ко мне подошел Козловский, попытался изобразить на лице обиду. Говорил нараспев, но, как всегда, когда не на сцене, тихо:
— Как вы меня подвели, молодой человек…
Я не успел вежливо отреагировать на неожиданное, странное заявление великого артиста — мгновенно все вспомнил и смутился. Нет, это не было странностью маэстро. Годом раньше он предложил мне сделать с ним запись сейчас уже не помню точно какой оперы. Сказал он тогда об этом не очень определенно, а просто: «Не хотите ли?..»
Обещал прислать клавир. Я просмотрел клавир, а потом стал ждать: может, кто-то позвонит и скажет о записи. Но звонков не было, а звонить самому, напоминать мне было неудобно. Я решил, что Козловский забыл.
Нет, Иван Семенович не забыл — такие люди ценят слово: обещал, значит, делай. Некогда, нет охоты или не подходит роль — откажись сразу. Мне стыдно вспоминать об этом.
Но он оказался выше обиды. Я запомнил его великодушный жест:
— Прощаю… А все-таки мы еще запишем!
К сожалению, не успели этого сделать, потому что вскоре не стало главного героя…
Посидели мы для вежливости часок-другой и откланялись. На следующий день Тамара говорит:
— Позвони, надо бы проведать стариков, как они после вчерашнего, нагрузка все-таки.
Звоню:
— Как вы там, Марк Осипович?
А он своим бронзовым басом:
— А, Муслим!.. У нас все хорошо… А вы, молодежь, вчера странно вели себя: ничего не ели, не пили, ушли рано. А мы, старики, кутили до утра. Винца выпили. Хорошо!
В самые последние свои годы Марк Осипович каждый день выходил с женой на прогулку. Проходили они и мимо нашего дома. Если мы слышали, как пробивается сквозь стекла зычный голосище, бросались с Тамарой к окну: Рейзен с женой на променаде. Идет, идет — вдруг остановится и что-то начинает супруге доказывать. Да так живо, так настойчиво, во весь свой набатный глас.
Всякий раз, провожая взглядом эту трогательную парочку, словно из другого, минувшего и какого-то степенного, обстоятельного века, мы думали: «Вот чудо и совершенство природы, стихийное явление! Сто лет в обед, а ведь на своих ногах. И всю ночь гуляет под вино. И волнуется, как мальчишка. И есть о чем и в девяносто лет поговорить с женой, что-то горячо обсуждать…»
Последнюю свою пластинку Рейзен записал в возрасте, о котором говорить-то… Просто дыхание заходится!
Из-за своей невнимательности я нередко попадал и попадаю впросак. На меня порой обижаются: я могу не узнать человека, поздороваться механически, потому что в это время у меня в голове что-то свое. То есть я пребываю в отстраненном состоянии. Конечно, это плохая черта, но я такой…
В связи с этим вспоминается одна история. Банкет по случаю второго приезда театра «Ла Скала» в Москву (это было в 1974 году). На него пригласили и нас с Володей Атлантовым. Стоим со своими тарелочками в сторонке, разговариваем, обмениваемся репликами со знакомыми. Подходит к нам пожилой мужчина, седой, небольшого роста. И начинает говорить мне такие комплименты… Я вежливо улыбаюсь, благодарю…
Он откланялся и ушел. А Володя спросил укоризненно:
— Что же ты не сказал и ему комплимента в ответ? Тебе что, Лемешев не нравится?
— Как — Лемешев?! Не может быть! Я же его запомнил молодым по фильму «Музыкальная история» и считаю до сих пор лучшим русским тенором.
— Лемешев… Самый что ни на есть Сергей Яковлевич…
Я бочком-бочком стал протискиваться сквозь нарядную толпу. Нашел Лемешева и смущаясь начал:
— Сергей Яковлевич, извините, я так растерялся, когда вы подошли к нам… Такой великий артист!.. — Тут уж я выдал ему все комплименты, которых он заслужи вал…
С тех пор у нас установились теплые отношения. Иногда мы с Тамарой с ним встречались, чаще перезванивались. И не могли не почувствовать теплоту и доброту этого милого, тонкого, благожелательного человека…
Тамара Синявская-Ольга в свое время пела с Лемешевым-Ленским в его прощальном «Евгении Онегине». Старалась петь тихо, чутко-чутко. Потом Лемешев, все понимая, благодарил ее:
— Вы меня, Тамарочка, не заглушали. Спасибо.
Когда мы с Тамарой поженились, но жить нам было еще негде, мы звонили Сергею Яковлевичу из гостиницы «Россия». Однажды, закончив разговор, я передал трубку Тамаре. Лемешев спросил удивленно:
— А почему это вы, друзья, звоните из одного места?
Тамара объяснила. Лемешев искренне порадовался за нас, поздравил.
Теплые отношения были у нас и с Аркадием Исааковичем Райкиным. Он даже хотел приехать к нам домой, чтобы посмотреть редкие еще тогда у нас видеозаписи любимого им комика Бенни Хилла. Как-то под Новый год мы решили сделать Райкину небольшой подарок. Я позвонил Аркадию Исааковичу и сказал: «Сейчас к вам подъедет мой водитель. Обратите на него внимание. Может быть, вам пригодится это наблюдение для какого-нибудь вашего персонажа».
В то время водителем у меня работал Азиз, азербайджанец. Был он весьма колоритный тип и по- русски говорил с очень смешным акцентом.
Азиз уехал. Вдруг вижу, что он очень быстро вернулся. Звоню Райкину:
— Аркадий Исаакович, а почему водитель вернулся так быстро? Почему вы его не задержали?
— Он, как только меня увидал, сказал, что ему надо срочно уезжать. Я предложил остаться, чаю попить, а он свое: «Нет, нет, я должен ехать».
Вошел Азиз:
— Я все сделал.
— Почему же ты отказался от приглашения Райкина попить с ним чаю?
— А-а, я его знаю! Поговорит со мной, а потом будет меня изображать…
Азиз был парень хитрый, все понял. Так что нам не удалось его провести…
У меня была возможность познакомиться с Дмитрием Дмитриевичем Шостаковичем, но… Как-то позвонила мне Тереза Бабаджанян и сказала: «Тебя разыскивает Шостакович, который хочет что-то предложить тебе. Позвони ему». Я человек не пугливый, а тут вдруг побоялся даже позвонить, не то что встретиться: посчитал, что не дорос до творческого общения с гением. Авторитет Дмитрия Дмитриевича меня подавлял. А Шостакович, видимо, что-то разглядел во мне и захотел, чтобы я исполнил какое-то из его произведений. Возможно, это была вокальная басовая партия в той симфонии, которую он тогда писал, возможно, что-то другое. Его выбор меня в качестве исполнителя вовсе не зависел от моей тогдашней популярности — для него, великого музыканта, она не могла быть определяющей… Как бы то ни было, но творческого сотрудничества с Шостаковичем у меня не вышло. О чем сейчас очень сожалею…
Так же сожалею я о том, что в свое время побоялся познакомиться со Святославом Теофиловичем Рихтером. Дочь замечательного артиста, великолепного чтеца Дмитрия Николаевича Журавлева, Маша, несколько раз говорила мне: «Святослав Теофилович очень хотел бы с тобой встретиться». Маша знала это от отца, дружившего с Рихтером и тепло относившегося ко мне.