– Алло? – слышался голос Камиллы. – Да… Наверное, это самое и есть… Такой большой рулон… Благодарю.
Ален смеялся, не открывая глаз.
Она вернулась и смотрела, как он смеётся.
– Что за голосишко? Откуда у тебя этот новый голосок? «Такой большой рулон… Благодарю…», – пропищал Ален, передразнивая её. – Таким голосочком ты пользуешься, только когда говоришь с консьержкой? Поди сюда, тут и двоих маловато будет, чтобы переварить последние творения Массара.
Он раскатал на столе чёрного дерева большой лист ватмана. В ту же секунду Саха, которую любая бумага притягивала, как магнит, вскочила на акварельные эскизы.
– Как это любезно с её стороны! – умилился Ален. – Она даёт мне понять, что у неё ничего не болит. О, моя избегшая гибели!.. Нет ли у неё шишки на голове? Шишки нет. Всё-таки пощупай, Камилла!
Несчастная маленькая убийца сделала попытку разрушить стену отчуждения, воздвигшуюся вокруг неё, послушно протянула руку и осторожно, с робкой ненавистью, коснулась головы Сахи…
Раздался дикий вопль, кошку подкинуло, точно с ней приключился приступ падучей. Камилла вскрикнула, точно от ожога. Стоя посреди листа с набросками, вздыбив шерсть на загривке, разинув сухую алую пасть, усаженную зубами, кошка бросала молодой женщине неистовое обвинение.
Ален встал с места, готовый защищать их друг от друга.
– Осторожно! Она… Может быть, на неё нашло помрачение? Саха!..
Саха бросила на него исступлённый, но осмысленный взгляд, отметающий сомнения в здравости её ума.
– Что случилось? До какого места ты дотронулась?
– Я до неё не дотрагивалась… Она говорила тихо и отчуждённо.
– В чём же дело? – удивился Ален. – Не понимаю… Протяни ещё раз руку.
– Ну нет! – воспротивилась Камилла. – Л вдруг она взбесилась?
Ален тем не менее отважился погладить Саху. Вздыбленная шерсть на хребте кошки опустилась, она податливо изогнула спинку под его ладонью, но горящие глаза были по-прежнему обращены на Камиллу.
– Что всё это значит? – медленно повторил Ален. – Гляди, у неё ссадина на носу, я и не заметил. Засохшая кровь. Саха! Саха! Будь умницей! – принялся он увещевать кошку, видя, что ярость всё жарче разгорается в жёлтых глазах.
Глядя на раздувшиеся щёки, ощетинившиеся, точно отвердевшие усы готовой к прыжку хищницы, можно было подумать, что разъярённая кошка смеётся. Боевой задор раздвинул лиловые уголки пасти, напряг мускулистый подвижный подбородок – нечто общепонятное, некое забытое людьми слово силилось обозначиться на кошачьей мордочке…
– А это что? – спросил вдруг Ален.
– Что «это»?
Взгляд кошки пробудил в Камилле отвагу и инстинкт самозащиты. Склонившись над ватманом, Ален разглядывал влажные следы: неровные пятна, окружённые четырьмя отпечатками поменьше.
– У неё ноги… мокрые? – медленно проговорил Ален.
– Верно, по луже прошлась, – откликнулась Камилла. – Вечно ты из мухи делаешь слона!
Ален посмотрел на сухой синий вечер за окном.
– По луже? Откуда еще лужа?
Он повернулся к жене, неузнаваемо подурневший из-за широко раскрывшихся глаз.
– Ты не знаешь, что значат эти следы? – Голос его звучал резко. – Не знаешь, конечно. Это страх, понимаешь? Страх. Пот от страха, кошачий пот – другого у них не бывает… Значит, она испугана…
Он осторожно поднял переднюю ногу Сахи и осушил пальцем мясистые подушечки, потом высвободил из шёрстки живой белый чехол, куда убирались втяжные ногти.
– У неё когти обломаны… – говорил он как бы про себя. – Она пыталась удержаться… цеплялась… скребла по камню, стараясь зацепиться… Она…
Он смолк, взял кошку под мышку и унёс, не говоря ни слова, в ванную.
Оставшись одна. Камилла напряжённо прислушивалась, сплетя пальцы рук, и казалось, что руки у неё связаны.
Послышался голос Алена:
– Госпожа Бюк, у вас есть молоко?
– Да, сударь! В холодильнике.
– Так оно ледяное…
– Я могу подогреть на плите… Минутное дело… Вот, пожалуйста… Это для кошки? Она не захворала?
– Нет, она… – Ален запнулся и продолжал уже другим голосом: —…Ей не очень хочется мяса в такую духоту… Спасибо, госпожа Бюк. Да, вы можете идти. До утра.
Камилла слышала, как муж ходит по кухне, как полилась вода из крана: Ален готовил пищу для кошки и
