посвящает гостю Верлен: 'Он был высок, сложения крепкого, почти атлетического, с правильно-овальным ликом падшего ангела, русыми взлохмаченными волосами и блеклой, тревожной голубизной глаз'. С каким-то вызывающим, по испорченности ли, гордыне ли, налетом простонародности, добавлю я, как у прачки, — из- за больших рук, которые смена жары и холода оплела красными кружевами. У юноши они могли бы поведать об иных, пострашнее, трудах. Они выводили стихи, прекрасные и неизданные, сказали мне; губы, кривясь обидчивой насмешкой, не прочли ни строки'.
Утонченному Малларме Рембо явно не понравился: процитировав восторженное описание Верлена, он добавил от себя лишь про красные руки и обидчиво искривленные губы. В целом, можно сказать, что к моменту бегства из Парижа репутация Рембо была испорчена безнадежно — даже те литераторы, которые в свое время дали согласие помогать юному поэту, теперь на дух его не выносили. Делаэ, пытавшийся осмыслить неудачи друга, считал главной их причиной его невоздержанный язык:
'Ко многим историям о проказах Рембо следует относиться с большой осторожностью. Не надо забывать его ребяческую — ему было 16 лет! — потребность представить себя 'чудовищем' (если он и был чудовищем, то лишь в интеллектуальном плане), вызвать ужас и омерзение. Такова история с молоком Кабане. Вот как сам Рембо рассказывал мне об этом, когда в 1872 году на короткое время вернулся в Шарлевиль из Парижа:
'Это досадно. У меня в Париже грязная репутация. Причины: шутки приятелей, да и
И в Шарлевиле я много раз был свидетелем этого нарочитого цинизма. Особенно когда ему хотелось позлить всяких докучных снобов. Например, он рассказывал, что приводит к себе бродячих собак и, 'вволю позабавившись с ними', отпускает их 'обесчещенными'. Наивные юнцы слушали все это, вытаращив глаза, а затем поспешно удалялись от столика Рембо, который лишь усмехался им вслед.
Такие шутки дурного тона ему сильно повредили — это было неизбежно. Но мы должны воспринимать их как детские выходки, и я рассказываю о них только для того, чтобы вы поняли, как Рембо оказался, по его же словам, 'скомпрометированным'. Это его угнетало, он в этом с грустью сознавался, но исправиться не мог. Когда к нему возвращалась его ужасная ирония, он вновь так поступал'.
Еще одной причиной 'шалостей' Рембо Делаэ считал его разочарование столицей:
'… иллюзии провинциала подверглись тяжкому испытанию. Париж… 'город просвещения', Париж — 'голова и сердце Франции'… какая подлая шутка! Париж — это место, куда приезжают, чтобы зарабатывать деньги… Здесь собрались самые тяжеловесные, самые глухие, самые слепые души в мире, здесь царит самая смешная философия и самая смешная поэзия… это наименее
Рембо, действительно, имел основания обижаться на литературный Париж, который никак не желал признавать юного гения. Его необычную поэзию никто, кроме Верлена, не оценил: в эстетике еще царил Парнас, а символизм пока не родился. В качестве примера можно привести очень характерный отклик Франсуа Коппе на одно из самых известных стихотворений юного поэта о цвете гласных:
Наконец, именно за ужином 'Гадких мальчишек' Рембо заработал репутацию совершенно несносного буяна, когда сцепился с фотографом Этьеном Каржа. Произошло это так: кто-то из сотрапезников (чаще всего называется имя Жана Экара) стал читать свои стихи. Рембо под влиянием выпитого неоднократно прерывал его, повторяя 'известные слова Камбронна'. Каржа, наконец, не выдержал и заявил, что сейчас заставит эту 'жабу' умолкнуть. Тогда Рембо, выхватив стилет из трости Верлена, бросил его через стол в Каржа. Фотограф был легко ранен в руку. Верлен, забрав стилет, сломал его о колено. Протрезвевшего и несколько пристыженного Рембо под руки отвели домой.
Инцидент этот заслуживает внимания по многим причинам. Много лет спустя, издавая в 1895 году 'Полное собрание сочинений Артюра Рембо', Верлен будет всячески защищать покойного друга: 'молодой безумец' сам не сознавал, что делает, да и рану нанес очень легкую — в сущности, это была просто царапина. Оправдание никуда не годное, поскольку намерения Рембо были серьезными — случай помешал ему нанести более тяжкую рану или даже убить. Как бы там ни было, в определенной фазе опьянения оба — и Верлен, и Рембо — становились опасными для окружающих. Отметим еще одну деталь: никому из присутствующих не пришло в голову обращаться в полицию — в среде левых литераторов это было немыслимо. Просто все решили, что невоспитанного и драчливого юнца больше не следует приглашать на дружеские встречи и застолья.
И, наконец, небольшое отступление о Камбронне и его 'словах', обычно неверно цитируемых. Этот человек заслуживает нескольких строк, поскольку французскому читателю он известен гораздо лучше, чем русскому. Камбронн был фигурой легендарной: во время битвы при Ватерлоо, когда Наполеон потерпел окончательное поражение, именно этот французский офицер доблестно отклонил предложение англичан сдаться. Ответ его обычно приводится в двух вариантах. Героический (и мало правдоподобный): 'Гвардия умирает, но не сдается'. Нецензурный (и куда более правдоподобный'): 'Дерьмо'. В русских примечаниях всегда приводится первый вариант, но Рембо, несомненно, величал не полюбившиеся ему стихи своим излюбленным словом, ибо гвардии там совсем нечего было делать. О популярности Камбронна можно судить по очаровательной зарисовке Верлена (который использовал оба варианта ответа), посвященной тюремному ворону по имени Николай. Когда его попытались лишить свободы, он доблестно нагадил в лохань с хозяйским бельем:
'Исполнив свое дело, Николай вернулся на место и прижался к стене в позе солдата, готового умереть смертью воина. Предчувствия не обманули пернатого героя: хозяин по возвращении тотчас узнал ужасную новость, схватил свой карабин, и Николай упал, чтобы больше не подняться, — счастливее, чем Камбронн, который лишь высказал на словах то, что тот сделал, и чем гвардия, которая не сдалась, но и не умерла'.
'Систематическое расстройство всех чувств'
'Мне кажется, что каждое существо должно быть наделено множеством иных жизней. Вот этот господин не ведает, что творит: на то он и ангел. А вон та семейка — настоящий собачий выводок. Перед многими людьми я во всеуслышанье заводил беседу о каком-нибудь из мгновений их иной жизни. — Так я влюбился в свинью'.
Уже на следующий день после первой встречи Верлена и Рембо начался период 'инициации' — глубокой и обоюдной. Позднее Лепелетье не пожалел чернил, чтобы доказать, будто Верлен стал невинной жертвой 'маленького чудовища'. Нет сомнения, что Рембо сыграл решающую роль в бегстве Верлена от семьи, однако не следует забывать, что и Верлен оказал колоссальное воздействие на своего младшего
