Тем не менее, невзирая на черный шар по физике, 16 августа Поль Верлен стал бакалавром филологических наук.
Для родных это большая радость. Финансовое положение семьи уже слегка пошатнулось из-за неудачных спекуляций отца, который, вдобавок, неважно себя чувствовал — он страдал от ревматических болей и все хуже видел из-за катаракты. Но успех «зайчика» (таким ласковым прозвищем капитан наградил сына) заставляет его на время забыть о неприятностях — в течение целого дня он ни разу не пожаловался. Что касается матери, то она, естественно, находится на седьмом небе от счастья. Кузина Элиза узнает приятную новость в Леклюзе, куда новоиспеченный бакалавр отправляется на отдых. Это небольшая деревушка под Аррасом: Элиза, которая носит теперь фамилию Дюжарден, живет здесь вместе с мужем.
Служба
Каникулы Верлен обычно проводил на севере, у родных. В бельгийских Арденнах, в окрестностях Буйона и Пализёля, жили его тетки по отцу — это край лесов и озер. В Пикардии, под Аррасом, находились Леклюз и Фампу — вотчина семейства Деэ. Здесь простирались огромные, кое-где заболоченные поля. По случаю успешно сданных экзаменов отец впервые разрешил Верлену поохотиться — традиционная для этих мест награда молодому человеку.
Именно за время каникул на севере Верлен пристрастился к пороку, сгубившему многих из его предков. В детские годы ему позволяли выпить немного красного вина за обедом. В пансионе, естественно, не было даже этого — на десерт воспитанникам давали подслащенную и подкрашенную воду. А в бесчисленных арденнских и пикардийских кабачках подавали крепкое фламандское пиво, можжевеловую настойку по цене один су стакан и излюбленный в этих местах «бистуй» — кофе с водкой. Впрочем, даже и в Париже мальчик стал слишком часто захаживать в пивные, когда его отпускали домой. Отец раздраженно выговаривал сыну, если тот опаздывал к ужину, тогда как мать и Элиза всегда защищали Поля. Но только летом 1862 года, после успешно сданных экзаменов, началось неумеренное пьянство, которое сам Верлен позднее назвал своей «манией и бешеной страстью»:
«Впервые я по-настоящему напился лет в семнадцать или в восемнадцать… И пил я не для того, чтобы смелее хороводиться с тамошними девицами, затаскивать их в амбар или под скирду сена, а под „пустым“ предлогом, что это помогает лучше мочиться».
Кузина Элиза, естественно, не могла повлиять на Полля, которому привыкла прощать все с детства. И он не только пристрастился к алкоголю: для него стала необходимой сама атмосфера кабака — табачный дым, гомон, духота. Ему достаточно было ступить на порог, чтобы ощутить острую потребность «нализаться» — так он именовал со смехом свое осознанное стремление к свободе во хмелю.
В конце октября Верлен вернулся в Париж, и семья занялась его «обустройством». Сам он хотел быть литератором, но родным не перечил и записался на юридический факультет, где провел два-три семестра. Отец настоял, чтобы он готовился к экзамену на должность в Министерстве финансов, но затем отказался от этой мысли — Поль работал спустя рукава и возвращался домой навеселе. Отец уже терял зрение, но запах алкоголя определял безошибочно. «Зайчика» нужно было срочно пристраивать на службу. Освоив начатки бухгалтерии и поупражнявшись в каллиграфии, Верлен поступил в страховую кампанию «Орел и Солнце». Затем капитан, использовав старые связи, добился для сына места в городской Ратуше. В марте 1864 года Поль Верлен был принят стажером в мэрию IX округа (Брачный отдел), а затем получил должность экспедитора в центральной администрации (Бюджетный отдел).
Все это произошло как бы само собой: по натуре Верлен был человеком скорее покладистым и очень любил отца, который — единственный из всей семьи — умел настоять на своем. Сам же капитан вполне успокоился: ему казалось, что отныне хорошая должность и карьерное продвижение были «зайчику» обеспечены. Верлен также был доволен — служба оказалась совсем не трудной. Лепелетье рассказал в своих мемуарах, как проходил рабочий день его друга: в десять с четвертью тот приходил в «контору» и занимался бумагами до полудня, затем отправлялся обедать, оставив на вешалке свою шляпу, которая должна была свидетельствовать о его присутствии, если бы в кабинет вдруг заглянул субпрефект. В кафе «Газ» он встречался с такими же молодыми, как он, людьми, увлеченными поэзией. Это были Альбер Мера, Леон Валад, позднее к ним присоединится и Лепелетье, проходивший стажерскую практику в адвокатуре Дворца правосудия. Около трех часов все возвращались на службу, где трудились, не покладая рук, до пяти часов. За эту работу Верлен получал 1800 франков в год. В 1870 году (согласно мемуарам Матильды Мотэ) ему платили уже 3000 франков — очевидно, усердие его заметили и поощрили.
Первые утраты
Nevermore[7]
Я шел плечом к плечу со Счастьем, восхищен…
Но равнодушный рок не знает снисхожденья.
В плоде таится червь, в дремоте — пробужденье,
Отчаянье — в любви; увы, таков закон.
Я шел плечом к плечу со Счастьем, восхищен…[8]
30 декабря 1865 года капитан Никола Огюст Верлен, кавалер ордена Почетного Легиона и святого Фердинанда умер от инсульта в возрасте шестидесяти семи лет. Эта смерть будет иметь самые серьезные последствия для его сына, ибо Поль лишился единственного человека, который обладал хоть каким-то влиянием на него. Но Верлен этого пока не сознает: он потерял горячо любимого отца, и горе его не знает границ. Он требует, чтобы на похоронах капитану были возданы воинские почести. Поскольку прощальная церемония назначена на 1 января — праздничный день — с этим возникают затруднения. Но Верлен приходит в ярость, кричит на муниципальных чиновников, добивается своего и возвращается домой в слезах, крайне взволнованный своим первым столкновением с властями. Сами похороны произвели на поэта столь тягостное впечатление, что забыть о них он не мог и тридцать лет спустя:
«Скорбный путь среди торжеств и радостей этого глупого дня остался у меня в памяти примером одного из самых ненавистных испытаний и самого мучительного долга».
Но куда более страшное испытание ожидало Верлена через год. Он всегда хотел любить и, главное, быть любимым. Не случайно многие исследователи именовали его натуру «женской» — впрочем, он признавал это и сам. И первой его любовью (если не считать веснушчатую малышку из Меца) была кузина Элиза. Верлен часто приезжал на лето в Леклюз. Они гуляли вдвоем, и рядом с ней он не чувствовал себя ни робким, ни уродливым. Он был ей дорог, она его «понимала», верила в его гений. Желая доказать это, она дала ему денег на издание первого сборника — будущих «Сатурнических стихотворений». Разумеется, Верлен мог бы обратиться и к матери, которая никогда ничего не жалела для своего Поля. Но он принял дар кузины — как дар любви. Это было счастье, омраченное лишь замужеством Элизы. Она стала женой добропорядочного и богатого свекловода, сменив девичью фамилию Монкомбль на Дюжарден не по любви, а из соображений приличия — по настоянию семьи. Это была безупречно порядочная женщина, которая могла отныне относиться к своему кузену лишь как любящая сестра. После свадьбы Элизы Верлен вновь почувствовал себя «осиротевшим».
Но и это было еще не самое худшее. Осенью 1866 года Элиза вторично стала матерью. Роды оказались трудными, а здоровье у нее всегда было хрупким. Вероятно, она успела узнать о том, что в ноябре вышли «Сатурнические стихотворения», но вряд ли ей удалось подержать эту книгу в руках, ибо всего лишь через три месяца случилась катастрофа: она пела за столом для своих близких (недаром именно ее Верлен называл в стихах своим мистическим «соловьем») и вдруг упала без чувств. Через несколько часов ее не стало. Ей было чуть больше тридцати лет.
