— Пойдем туда, — сказал Шелякин и показал на центр поляны. — Меньше бегать придется. Ты знаешь, кто прилетает?
— Слыхал, но не точно. Расшифровки не дождался, ушел к разведчикам.
— Прилетают подрывники вместе с Ушацким.
— Это человек известный. Лучин сам запросил его сюда. Боевой парень, хоть и интеллигент.
— Что он актер или профессор? — пошутил Шелякин.
— Нет, инженер-конструктор, москвич, с завода «Красный пролетарий». Под Москвой, говорят, начал по тылам немцев ходить. Восемь раз переходил фронт, и все с «языками». Однажды даже доставил какого- то эсэсовца, оберштурмфюрера, с важными документами.
Я не успел закончить рассказ, как послышалось гудение самолетов. Поле озарилось отсветами костров.
Самолет сделал круг, второй, и на землю один за другим начали опускаться парашютисты.
Мы пошли в центр поля. Сюда начали сходиться прибывшие десантники, держа в охапках скомканные парашюты. Здесь уже хозяйничал высокий молодой парень в простом пиджаке, с автоматом на груди и проверял своих людей. Чуть в стороне на сухой траве ничком лежал человек.
— Что-то с ним неладное, пойдем к нему, — проговорил я. Но не успели. Молодой парень подошел к нам и представился:
— Ушацкий, Мечислав Витольдович, по кличке Мека.
Потом после небольшой паузы добавил:
— Сброшено двадцать один. Один разбился — инженер Краснов. У него не раскрылся парашют. Нет еще одного — Толи Трошина.
— Как он, этот Толя Трошин, — парень опытный? — поинтересовался Шелякин.
— Еще не обстрелян и прыгнул с самолета последним.
Паренька нашли через сутки. Во время прыжка его отнесло в сторону леса, где парашют зацепился за сук старой осины. Парень не растерялся, стропы перерезал. Но куда пойти — не знал. Утром выбрался в район деревни Жилое Рыдно, где и наткнулся на партизан.
Пришла зима. Она наступила неожиданно рано. Сначала шли дожди, их сменил снег, потом опять хлынули потоки воды, затем снова повалил снег на мокрую землю.
А морозов не было. Болота, ручьи и реки не замерзали. Сделанные наспех шалаши не спасали партизан от непогоды. Землянки устраивать мы не собирались. Да и не к чему — их все равно бы залило водой. Хуже было другое — большинство партизан все еще ходили в летней одежде, за исключением некоторых, кому удалось достать трофейные шинели или раздобыть по знакомству пиджаки у колхозников.
Но духом никто не падал. И самое удивительное — никто не болел, хотя многие с заданий возвращались в мокрой, растрепанной, обледеневшей одежде. В этой кипучей боевой жизни болезни миновали партизан.
Бригада росла. Не было дня, чтобы кто-нибудь не явился к нам. Шли старые и молодые. И особенно мальчишки. Шли целыми деревнями. Приходили жители городов, железнодорожных станций, бежавшие из плена, из концентрационных лагерей. Приходили и те, кто в трудные дни струсил и пошел служить оккупантам.
В те дни группа Ушацкого была усилена. В нее включили более тридцати бывалых партизан. И ранним декабрьским утром Ушацкий увел ее в район Любани и Тосно, где проходил передний край и находились резервы немцев. Населения там почти не было, и это особенно осложняло дела разведчиков.
Почти две недели от Ушацкого не поступало известий, хотя он должен был послать связных. Мы строили разные догадки, высылали в условленное место людей и уже почти потеряли надежду получить от разведки сведения об этом районе, которых настойчиво требовали с Большой земли.
На исходе второй недели от Ушацкого пришли Володя Швец и Аркадий Воробьев. В штабной шалаш они ввели человека в трофейной плащ-накидке.
— Вот «язык», — доложил Воробьев и снял с приведенного плащ-накидку.
Перед нами стоял немецкий обер-лейтенант. Он дико смотрел по сторонам, бормотал что-то невнятное и не отвечал на наши вопросы.
— Вы что, ненормального привели? — рассердился Шелякин.
— Нет, нормальный. Только приболел, наверное, простыл немного. Путь-то не близкий, да и погода для фрицев болезненная, — равнодушно ответил Швец.
Я пощупал лоб офицера. Он был горячим.
— Отправить его к Гусевой, пусть лечит.
— Где Мека? — спросил Шелякин, когда увидел офицера.
— Ушел к деревням Неникюль и Усадище, — ответил Воробьев и подал командиру несколько листов бумаги. — Здесь все сказано.
Шелякин бегло прочитал донесение.
— Хорошо. Очень даже хорошо, — сказал он и тут же приказал радисту передать донесение в штаб фронта.
— Теперь вам другой вопрос: чем вы питались? Продукты в группе должны кончиться давным-давно. Вы что там, воздухом питались?
— Едим как всегда. По утрам и вечерам даже кофе пили.
— Откуда оно у вас?
— Мека доставал.
— Где?
— Перехватили немецкого солдата с двумя термосами и приспособились ходить с ними к немецким кухням.
— Кто ходил?
— Кто? Известно, сам Мека. Наденет немецкую форму и шпарит к кухне с термосами. Приносит полные. Даже сигареты доставал. Так что голодом не сидели. — С этими словами Воробьев полез в карманы и вытащил пачку немецких сигарет. — Вот видите. — Он снова засунул в карман руку, извлек из него сверток бумаг и молча положил на стол.
— Что это?
— Из Вырицы на Тосно шли шесть грузовиков и две легковушки. Ну мы их того. Они и загорелись. В легковых машинах оказались бумаги. Эти успели вытащить. Может, что-нибудь в этих бумагах есть интересное. Мека не стал подробно разбирать.
— Об этом Ушацкий ничего не пишет.
— Разве? А насчет склада с горючим? — недоумевающее спросил Швец.
— Какого склада?
— По пути попался склад с горючим для танков. Так мы его сожгли вместе с ремонтной мастерской, а потом к ним добавили зенитную батарею, — чистосердечно отвечал Володя Швец.
Ушацкий со своими людьми действовал быстро, а главное — смело. Уже возвращаясь с задания из- под Любани и Тосно, он попутно «забрел» на станцию Дубовик, где стояли составы с воинскими грузами и солдатами. Одетый в форму немецкого офицера, Мека спокойно обошел все железнодорожные пути.
Его внимание привлекли три вагона, одиноко стоящие в тупике. Оттуда доносилась русская песня «Катюша».
Ушацкий подошел к вагонам. При виде немецкого офицера их обитатели повскакали с мест и вытянулись в струнку.
— Где ваш командир? — спросил он по-немецки.
Никто не ответил.
Ушацкий повторил вопрос.
— Нихт ферштеен, — ответил рыжеватый парень.
Тогда Мека задал вопрос по-русски.
— Уехал в Тосно.
— Ктр он — русский, немец?
— Немецкий старший лейтенант.
