потолок. На публику работает, а рожа унылая. Не тот.
Отвернувшись от фармазона с трубкой, я обнаружил возле моего стола пухлую прозрачную особу в наколке на неряшливо взбитых волосах и в грязноватом переднике с оборками. Лицо у нее было изжелта-бледное, грубый макияж потек, украсив щеки готическими разводами, на губах застыла отсутствующая улыбка. Обратив взгляд в вечность, она зуммером взвыла: «Что заказывать буди-им? Первого ни-эт, горячего ни-эт, десерта ни-эт. Салати-и-ик? Есть «Свежесть России», позавчерашни-ий…». Призрак советского общепита. Нормально. То, что нужно для города, населенного марионетками и полупризраками былого.
- Какой замечательный ресторан! – восхитился я. Привидение, покачиваясь в продымленном воздухе, недоверчиво покосилось в мою сторону. – Сюда, наверное, ходят исключительные люди. Духовные и гармоничные.
Ничего умнее «захода из Марьиной рощи» мне в голову не пришло. Но отчего-то казалось, что призраку общепита недостает общения. Живые обитатели этого города не очень-то стремились раскрыть передо мной душу – наверное, потому, что души ни у кого из них не было. Зато привидение хоть какое-то подобие души, а имеет. Вернее, имело. И скорее всего, подобию души не хватает задушевных бесед с клиентами.
Идея сработала.
- Наш ресторан - старейший в городе! – проинформировал меня трудоголический призрак. – Он возник в одно время с портом, а порт возник даже раньше города!
Все у них не как у людей, шиворот-навыворот. К чему приставали корабли, пока города не было? К дикому пляжу? И куда тащили свой товар? В дикие леса?
- Наши посетители – творческая и деловая элита, - вещала неупокоенная официантка. – Свадебные и юбилейные банкеты, званые обеды, поминальные трапезы, студенческие кутежи, тайные оргии, безобразные попойки, добросовестный ребяческий разврат – все согласно прейскуранту! Умеренные цены, постоянным кутилам скидка двадцать процентов на блюда и напитки, восемнадцать - на материальный ущерб, нанесенный в ходе мероприятия…
- Вот я и подумал, - оборвал я призрачно-рекламную акцию, - что здесь я встречу глубоко и полно осчастливленных людей. Я, видите ли, путешественник и философ. Ищу в разных странах донельзя счастливых людей и расспрашиваю их, как они дошли до жизни такой. Вы не могли бы мне кого-нибудь порекомендовать? – и я как мог заговорщицки подмигнул.
Официантка сосредоточенно почесала в прическе «репрессанс» огрызком карандаша.
- Очень ответственная миссия! – важно кивнула она, безвозвратно утеряв карандаш в недрах начеса. – Могу предложить вам побеседовать со счастливыми людьми прошлого – с Адептом Вегетарианства, с Тайным Обжорой и с Великим Сомелье. Они не так давно покинули сонм живых и их сведения могут оказаться полезны.
- Как бы мне найти этих достойных господ? – вкрадчиво спросил я, подвигая золотой в сторону официантки. Та, заметно напрягшись, уставилась на монету. Золотой оторвался от поверхности стола и, пьяно рыская, поплыл по воздуху к нагрудному кармашку привидения. Я терпеливо ждал.
- Я позову, - расправившись с монетой, заявило привидение. И пропало.
Через пятнадцать минут – срок, имеющий сакральный смысл для каждой официантки, - на моем столе возникла «Свежесть России», выглядевшая столь же привлекательно, как и троица подсевших за мой стол… консультантов. Обжора, как и предполагалось, был толст, Вегетарианец – худ, а Сомелье – высокомерен. И все они были очень, очень нетрезвыми. И помятыми. И унылыми. В общем, к сонму счастливых людей – или привидений – я бы их нипочем не причислил.
- Опять они кормят нашего благодетеля всякой гадостью! – возопил Адепт.
- Вы, господин хороший, заказали бы лучше гуся, - крякнул Обжора. – Местный гусь, хоть и обладает авторитарными замашками, а в соусе из грецких орехов вопиюще хорош! – и он почмокал губами.
- Вы что, трезвенник? – брезгливо поинтересовался Сомелье.
- Да я все ждал прибытия истинных знатоков! – начал оправдываться я. – Разве я сумею сделать все, как надо, без совета знающих… э-э-э… существ?
- Дадададада! – выпалил Обжора. – Сейчас мы за вас закажем, а вы пообещайте съесть и выпить все, что на столе! Сами-то мы не в силах уже, но с вашей помощью…
Гуся в соусе из грецких орехов, морковные оладьи с кремом из морошки и вино «Рассветный закат» я, очевидно, никогда не забуду. Потяжелев после трапезы килограмм на семь, я брел в никуда, ступая вразвалку, точно заправский моряк. Обходить кучи, воздвигавшиеся на моем пути, мне помогал автопилот. А весь прочий организм поддерживал разговор с троицей собутыльников… сотрапезников… собеседников!
- Или взять хоть Тупую Белку! Вот счастливица была так счастливица! Как ни выйдет замуж – так вдовеет через год! Три дома, бордель, музей изящных искусств, садик и пол-дока в порту за тридцать лет замужеств! – ярился Обжора.
- Тупая Белка… - непослушными губами повторил я.
- Ты Белочку никогда не понимал! – вздохнул Вегетарианец. – Я, когда помер, посмотрел, как она второй и третий раз замуж выходила. Без всякого на то удовольствия. Только чтобы капитальный ремонт нашего гнездышка провести, больше ни для чего. А потом у нее и расходы возросли, и детки… возросли…
- Ох, прости, - повинился Обжора. – Я и забыл, что ты у нее был первенький.
- А если главу гильдии виноделов спросить? – не в первый раз предлагал Сомелье. – Счастливей него человека нет! Я ему как сказал в свое время: ежели вы, сударь, этот понос больного поросенка, перекормленного жмыхом, за вино продавать изволите, то уж так и быть, берите меня в подельники! Всего за тридцать процентов дохода! И ведь сторговались на десяти – это ли не счастье? Для него, конечно.
- Да винодел-то повесился, ты хоть знаешь об этом? – грозно спросил Обжора. – Повесился, когда на иностранные вина пошлину понизили. Очень нервный человек был. Все дергался, что разорится. И даже не замечал, что его «Жмыховый срак» - самый популярный напиток у молодежи. Без конца рассказывал, как ему снится - продает он себя с аукциона, чтоб убытки покрыть, а никто не покупает. Вот ведь что с людьми воображение делает…
- А нет ли к-ког-го дух-ховного?.. – пролепетал я, теряя надежду обрести кандидата, одобренного всеми тремя экспертами.
- Отца Андриапея, что ли? – ужаснулся Вегетарианец. – Который потом расстригся и арт-хаусное кино снимать подался? Да ты с ума сошел, душа моя! Обойди каку, обойди. Он же импотент был, полнейший, а хуже всего то, что весь город про это знал. И все смеялись, когда он фильмы про платоническую любовь выпускал. Но сборы делал хорошие.
- Не-е, - замотал головой я, стараясь одновременно глядеть под ноги. – Мне не дух-хов- вн-ное л-лицо, м-мне дух-ховн-ную натур-ру. Такую… - я призадумался, свесил голову на грудь и даже, кажется, задремал. Проснулся от воздушного похлопывания по физиономии. – Чтоб без всяких видимых причин себя счастливой чувствовала и все бы на это удивлялись! – единым духом, наконец, выпалил я.
- Дурачок!!! – хором выпалили привидения и радостно оскалились.
- Па-а-апр-рашу без хамства! – взбурлил я.
- Да не ты! – снисходительно ухмыльнулся Обжора. – Наш, городской Дурачок.
- Он что, помешанный? – уныло спросил я. В мозгу, утомленном «Рассветным закатом» и эманациями гуся с оладьями, росла безнадега. Полоумное созданье не от мира сего, осмеянное горожанами, никак не сочеталось с образом здешнего создателя. Такой создал бы нечто иное – зеленые луга в ромашках-овечках или магазин «Детский мир», но никак не подобие приморской соцстраны, годной для туризма и шопинга.
- Он – великий человек! – поднял палец Сомелье. – Великий! В его голове – ответы на все вопросы! Он видел море с обоих берегов, а этим у нас никто похвастать не может.
- А почему Дурачок-то?
- Так это ж его любимое обращение! Он всех зовет дурачками. И знаешь, что? – Вегетарианец многозначительно выкатил глаза. Гусь тяжко повернулся в желудке. – Он всеконечно прав.
Глава 10. Архипелаги в море Ид
- Скажи, мой друг, у тебя есть план? – интересуется Мулиартех, глядя, как тают в воздухе, взявшись за руки, силуэты Нудда и Мирры. – Хоть какой-нибудь, завалященький? Или ты веришь в удачу как в бога?
- Почему «как»? – усмехается Мореход. – Удача и есть бог. Только я ее называю «интуиция». Там, где человек перестает играть в шахматы, он начинает играть в кости. И нередко выигрывает, потому что в кости можно выиграть даже у компьютера.
- Ты уже всех достал этой метафорой! – заявляю я. В голосе моем яд и обида.
Наверное, я ревную к Мирре, только что ворвавшейся в нашу жизнь и с ходу ставшей звездой компании. Вот она – женщина, которую я намеревалась убить. Начальница-неумеха, норовящая контролировать всех и вся, но растерявшаяся в форс-мажорных обстоятельствах. Форс- мажорные обстоятельства – это мы, древние дети трех стихий и новоиспеченный бог четвертой. Впрочем, надо отдать Мирре должное, держалась она хорошо. Не пыталась падать в обморок, не устраивала истерик. И даже не задавала лишних вопросов.
А вот нас сообщение Морехода о том, что Аптекарь – не единственный в своем роде сатана-погубитель мира, повергло сперва в ступор, потом – в уныние. Сражаться с богом-разрушителем куда легче, чем с толпами ни в чем не повинных людей. Людей, обретших божественную силу.
Как будто одной лишь человеческой техники для апокалипсиса недостаточно.
Разговор о том, как это произошло, занял целый вечер. Это был очень, ОЧЕНЬ хреновый вечер.
- …и когда им становится нестерпимо тяжело жить, - рассказывает Мореход, - они больше не сходят с ума, не впадают в тоску и не умирают в корчах, как мы привыкли. Они делают нагаси
