предшественников, хотя их имен и не упоминает.
Итак, у П.Аретино и Д.Романо были античные предшественники. И оба в соавтора были в курсе того, что их «любовные позиции» отнюдь не первая в мире работа в этом направлении.
В России широкая публика мало знакома с Аретино. До сих пор только две его пьесы «О придворных нравах» и «Философ» были опубликованы в сборнике «Комедия итальянского возрождения».[50] Лишь в 1995 году появились в переводе его знаменитые «Рассуждения Нанны и Антонии». Издавая ныне «бесстыдные сонеты» Аретино, мы заполняем зияющую лакуну в знакомстве с этим выдающимся писателем, табуированным в России. Сочинений Аретино не знали но репутация его здесь сложилась прочно: его имя — в ватиканских «Индексах запрещенных книг», библиографы помещали в раздел «порнографической литератур». Однако, Пушкин на заре XIX века был знаком с этим именем. В одном письме поэта 1823 года упоминаются «восемь аретиновых поз».[51] Итак, в руках читателя — второе из самых скандальных после «Рассуждений Нанны и Антонии» сочинений Аретино, которое не смогли, как ни старались, уничтожить ни светские, ни духовные власти в течении почти пятисот лет.
Пьетро Аретино в своих сонетах использовал простонародный язык, заимствованный на улицах, площадях и борделях. Мы помещаем здесь один из примеров подстрочного перевода:
Поскорей предадимся ебле, душа моя, — Для того ведь и созданы мы. Не скрою, Я влеком пиздою, ты — хуем, готовым к бою, А без них весь мир не стоил бы ни хуя. Издатели посчитали необходимым отойти в переводе сонетов от этого языка. В данном издании сонеты Аретино приводятся в авторском переводе петербургского поэта Алексея Пурина, который, сохраняя смысл в первозданном виде, сумел опоэтизировать отношения героев сонетов, снимая с них обвинения в «нарушении благопристойности».
М: Поскорей предадимся страсти, душа моя, Ибо именно страсть предначертана нам Судьбою: Я влеком твоим лоном, ты — удом, готовым к бою, А без них за весь мир и медяшки не дал бы я. Если б можно было сливаться за гранью небытия, Заласкали друг дружку до смерти мы с тобою, Посмеялись бы вдоволь над ерундою — Той, что Еве с Адамом в раю внушила змея. Ж: Ах, конечно, кабы они не съели, Эти робкие воры, запретный плод, Никого бы стыд не терзал в постели. Но оставим пренья! Ворвись в мой грот: Пусть взорвется сердце, чтоб в нем зардели Те хмельные гроздья, что страсть несет. М: Ах, душа моя! В этом славном деле Я готов использовать кроме пушки, Также мощные ядра моей игрушки. Ж: Закинь-ка мне перст меж ягодиц, старикашка, А уд проталкивай медленно, куда надо, Закинь мои ноги на плечи себе — отрада! А дальше рази напролом — ни к чему поблажка, Поскольку возлюбленной это ничуть не тяжко, Церковных причастий приятней сия услада, А коли наскучит в эдеме, сойди до ада, Ведь тот не мужчина, чья слишком степенна пташка. М: Засуну разочек спереди, после — сзади; И тут и там — лепота для уда, И ты не останешься, убежден, в накладе Ни этак, ни так, дорогая. Пускай зануда — ученый листает тупо свои тетради, Не ведая, где в мирозданьи таится чудо; И пусть, умирая от зависти, — бога ради! — Интриги плетет царедворец, а я не знаю Верней сладострастья дороги к раю. Ж: Всех сокровищ мира желанней грозный Этот жезл, достойный самой царицы; Драгоценность всякая им затмится; Он дороже жилы золотоносной. О мой жезл! Спаси же, пока не поздно — Распали тот пыл, что во мне таится!.. Хуже нет, если ловчая ваша птица Мелковата — и кажется клеть бесхозной. М: Вы правы, моя госпожа! Тот воин, Что ребячьим дротиком в чрево метит, Ледяной лишь клизмы, подлец, достоин. Пусть уж лучше мальчиков он валетит. 
