опустела — в ней не было никого, кроме их двоих и разделяемого ими ожидания того, что должно произойти. Возбуждение каскадом прокатилось по ней от шеи до самого лона, вызывая одновременно испуг и радость предвкушения.
Энн, по всей видимости, решила, что ради расположения лорда все-таки стоит рискнуть, и положила конец затянувшемуся безвременью, встав между ними с кувшином эля. Внимание Аддиса переключилось на приближающееся к нему гибкое юное тело. Мойра почувствовала себя как загнанный в угол кролик, неожиданно освободившийся от завораживающего взгляда удава.
По всей видимости, Энн знала толк в том, как привлечь к себе мужское внимание. Когда она наклонялась, чтобы долить в кружку эля, ее грудь как бы случайно скользнула по плечу Аддиса, и на лице девушки появилась многозначительная улыбка. Аддис прикрыл глаза. Некоторые из мужчин опустили головы, пряча усмешки. Мойра, к которой на время вернулось здравомыслие, облегченно вздохнула, однако сердце кольнуло от невольного и глупого приступа ревности.
— Жалко, правда же? — раздался над ее плечом негромкий женский голос. Это была жена Лукаса Джоан, которая подсела к ней, чтобы посплетничать. — Я про лицо. Был такой красивый юноша, а теперь…
Мойра практически не замечала его шрама. Во всяком случае, с ее точки зрения, он не являлся чем-то необычным. Шрам был всего лишь частью его внешности, как глаза или волосы. Правда, она видела Аддиса и другим, — когда рана проходила через все лицо, буквально разрывая его пополам, так что оставшийся след не шел ни в какое сравнение с той кошмарной бороздой.
— Говорят, что с ногой еще хуже, — продолжала Джоан, склоняясь ближе для пущей доверительности. Видимо, и для нее выпитый эль не прошел даром. — Я знаю некоторых женщин, которые ухаживали за ним, когда он вернулся. Вот уж ужасов они нарассказывали! Говорили, что не выживет, а вот видишь!..
Рану на ноге Мойра тоже видела, причем именно тогда, когда она выглядела хуже всего.
— Наверное, не так уж все и плохо, если он все еще ходит и воюет.
— Да, это просто какое-то чудо, вот что я скажу. Наверное, молодая невеста беспрестанно молилась за него, и Бог прислушался к ее молитвам. Насколько я слышала, больше она ничего не делала. Редко навещала его за то время, пока он болел, и совсем за ним не ухаживала. Не представляешь, как мы удивились, когда они все-таки поженились. Честно говоря, она была настоящая гордячка, которую ничто, кроме ее самой, не интересовало.
— Не совсем так. Гордости в ней было немного. Просто она была молода и напугана. Мы с леди Клер были подругами.
Джоан надула губы, не очень довольная тем, что из-за неуместной лояльности придется менять тему.
— Говорят, он никогда не будет нормально ходить. «Я знаю».
— Некоторые говорили, что лучше бы он умер. «Да. Он сам говорил то же самое».
— И представляешь, еще до того как полностью выздороветь, он приказал, чтобы люди помогли ему встать на ноги. Сразу, как только его привезли сюда. Несмотря на боль. И ходил по комнате, от одной стены к другой, опираясь на слуг, туда и обратно. Знаешь, они — ну, те, кто помогал ему, — они плакали, когда рассказывали об этом. Говорили, это было… как будто смотришь, как человека пытают. Они просили не делать этого, уговаривали, только он никого и слышать не хотел. Кое-кто считает, что потому-то бедро и зажило нормально, потому-то он и не стал калекой. Я бы сказала, ему помогли молитвы отца, да еще, может быть, его леди, если она и молилась за кого-то, кроме самой себя, конечно. И в крестовый поход он ушел, еще не выздоровев до конца. Слабый был совсем, раны еще заживали. Сказал, что должен благодарить Бога за то, что тот оставил ему жизнь.
«Верно. Именно так он и говорил».
Джоан многозначительно посмотрела на нее, желая услышать подробности. Но Мойра не могла рассказать ей ничего, даже если бы и хотела. В те месяцы она была не в Барроуборо. Даже на торжествах по случаю обручения не присутствовала. В последний раз, когда она видела Аддиса, его изувеченное перевязанное тело укладывали на повозку, чтобы отвезти домой. Рядом с ним сидела Клер: лицо ее походило на маску — на нем не было ничего, кроме чувства исполняемого долга. «Гордости в ней было немного. Просто она была молода и напугана».
Мойре не хотелось говорить на эту тему. Она попыталась найти другой предмет для обсуждения, но обнаружила, что ей вообще ни о чем не хочется говорить. Честно признаться, ей просто хотелось уйти. Тем временем Энн удалось втиснуться между мужчинами и отвоевать себе место рядом с Аддисом, где она могла уделять ему гораздо больше внимания. Лукас слегка нахмурился, не очень довольный смелостью девушки, граничащей с нахальством. Аддис же не поощрял ее, но и не выказывал недовольства.
— Ты не против? — поинтересовалась Джоан, взглядом указывая на них обоих.
— А почему, собственно, я должна быть против?
— Ну, такой мужчина… что б там ни было, у женщины тоже есть свои чувства.
— Я не против, — солгала она. Не собираясь давать ему то, что он хотел получить, она, тем не менее, никак не могла равнодушно относиться к мысли о том, что предстоящую ночь он проведет в постели с Энн.
Впрочем, сделать так, чтобы и волки были сыты, и овцы целы, невозможно. Ее благоразумие молило об освобождении с тех пор, как он помог ей сесть на коня; в то же время другая часть ее сознания желала обратного; и вот теперь у нее появился шанс избавиться от собственной слабости, шанс в лице разбитной смуглолицей девицы.
Чуть раньше Джоан обмолвилась о домике дочери, и Мойра неожиданно встала.
— Я пойду приготовлю дом, — заявила она, не зная, появится ли Аддис в одиночестве или в сопровождении Энн. Может, стоит напрямик спросить Джоан, не найдется ли для нее свободной постели или матраса в другом доме?
— У них с матерью свой дом через несколько дворов от нашего, — добродушно подсказала Джоан, зажигая свечу и передавая ее Мойре.
Мойра незаметно проскользнула через толпу, запрудившую комнату, и вышла на крыльцо. У самой двери ей показалось, словно невидимая рука легла на плечо. Она оглянулась и увидела черные глаза, для которых ее уход не остался незамеченным.
Домик она нашла без труда. Новая соломенная крыша и свежая штукатурка красноречиво говорили о том, что он принадлежит молодоженам. Она распахнула дверь, и пламя свечи слегка разогнало царивший внутри мрак. Разыскав окно над кроватью, она открыла ставни, впуская в комнату лунные лучи.
У камина стояло несколько ведер. Мойра развела небольшой огонь, затем взяла два ведра и зашагала к деревенскому колодцу. Из дома Лукаса все еще доносились звуки продолжающихся торжеств. С полными ведрами она вернулась в приятную тишину дома и поставила воду поближе к огню.
Дочь Лукаса оказалась безупречной хозяйкой, так что делать в доме было нечего. Более того, от царившего в доме порядка Мойра почувствовала себя не совсем уютно. Ей вспомнился собственный дом в Дарвентоне, и ее охватила ностальгия по четырем годам, проведенным вместе с Брайаном.
Эти четыре года она прожила так, как будто у нее были и настоящий дом, и собственная семья. Мойра помылась подогревшейся водой и присела у огня, борясь с болезненно-приятным настроением, в которое ее повергли воспоминания. Настоящий дом. Надежное укрытие от внешнего мира. Ни того, ни другого у нее не было начиная с четырнадцатилетнего возраста. Ребенок, которого нужно любить и о котором нужно заботиться. Точка отсчета стабильности и теплоты в безразличном, суровом мире.
Размышления тяжким грузом легли на душу, усиливая одиночество, которое ей столь часто приходилось испытывать в жизни, что оно стало предсказуемым. После смерти Эдит наступили времена еще более тяжелые. А когда умерла Клер, она вообще не знала, как жить дальше. Не найдя успокоения в коротком браке, она вдруг обрела четырехлетний покой, ухаживая за чужим ребенком.
Ей вновь захотелось вернуться в то безмятежное состояние. Ей необходимо было чувствовать и знать, что в ее жизни есть какая-то ось, ей требовалась твердая почва под ногами, цель, которая что-то значила, и еще небольшой мир, который принадлежал бы только ей и никому другому. Она хотела быть не Тенью, а — по крайней мере, для нескольких человек, для своей семьи, — источником света.
От размышлений Мойре стало совсем грустно, и она попыталась стряхнуть унылое настроение. Когда
