Минну Соломоновну.
В день приезда мы приготовили вкусную еду — Ян Гюбнер помог. Я сбегал в магазин за тортом, но споткнулся и у самого порога шлепнулся вместе с тортом на грязный снег. Времени бежать за вторым уже не было. Срезали крем, отдали Робину, а остальные поставили на стол.
Со станции вез мам рысак; на козлах — безотказный Васька Никулин. Собственный выезд произвел на них впечатление. А чтобы наше жилье своим убожеством не омрачило радость встречи, мы заранее приняли меры.
Дверь из кухни в комнату завесили драным лагерным одеялом. Через так называемые сени — тамбур из тарных дощечек — провели приезжих в кухню и торжественно объявили:
— Вот наша комната!
— А вы писали, еще кухня есть? — робко поинтересовалась Елена Петровна, моя мама. Мы объяснили, что сени — это и есть наша кухня.
— А почему на стене тряпка?
— Это чтоб не дуло. Там в стене большая щель.
Мама еще раз огляделась и храбро сказала:
— Что ж, очень мило.
Вот тогда мы сорвали со стены тряпку и ввели мам в комнату, где их уже ожидал роскошно сервированный стол. Эффект был именно такой, какого мы добивались: по контрасту с кухней наша комната выглядела вполне сносно.
Пришли гости, и все без исключения понравились нашим матерям. А те — им. Мамы сразу получили приглашение в несколько солидных интинских домов — к Шварцам, к Гарри с Тамарой, к Тоне Шевчуковой…
Минна Соломоновна с ее астмой и глаукомой по гостям ходить не могла, а Елена Петровна ходила. С испугом смотрела, как «мальчики» вместе с хозяевами хлещут водку стаканами, но помалкивала: в чужой монастырь со своим уставом не совалась.
Погостив неделю, моя мама уехала, а Минна Соломоновна осталась у нас на вечном поселении. Ее это нисколько не угнетало: потом, в Москве, она говорила, что эти полтора года в Инте она считает лучшими годами своей жизни.
С Юликом она вспоминала всякие случаи из его детства:
— Помнишь, Юленька: когда мы пришли в гости к дяде Мише, во двор выбежала маленькая девочка, совсем голенькая. У кого-то в квартире играл патефон и она стала танцевать под музыку. Ей кричали: «Прекрати, Майка! Майка, иди домой!» — а она все кружилась и кружилась. Помнишь?.. Так вот, она теперь стала балериной и говорят, очень не плохой. Ее фамилия Плесецкая.
Юлик читал ей только что сочиненные стихи про наш домик и его обитателей:
А Минна Соломоновна слабеньким дребезжащим голосом пела нам всякие песенки — немецкие, еврейские, польские:
Жорка называл маму Юлика поначалу фрау Минна, потом — Соломоновна, а под конец — Саламандровна. Прозвище закрепилось, многие думали, что это ее настоящее отчество.
В Инте Минна Соломоновна была самым старым человеком: в основном поселок населяли тридцати- сорокалетние. Оно и понятно: воевавшее и угодившее в лагеря поколение. К мудрой Саламандровне приходили советоваться по самым неожиданным вопросам. Она была тактична, доброжелательна, а памятью обладала просто феноменальной — на имена, на даты, на события. Может быть это объяснялось ее слепотой: Минна Соломоновна различала только контуры предметов, а читать давно уже не могла. Для нее мы купили недорогой радиоприемник «Рекорд».
Именно она — исповедница, советчица и всеобщая заступница — послужила прототипом старика из чухраевского фильма. Отчасти и старухи, но больше — старика.
Посреди зимы, в лютые морозы, отказала печь: кое-как сложенные кирпичи разъехались и завалили дымоход. Топить по-черному мы не решились, но Жора нашел выход — в тот же день притащил с шахты «крокодила». Это обрезок водопроводной трубы, обмотанный асбестом и обвитый нихромовой проволокой. Строители подключают крокодила к сети и сушат сырую штукатурку ускоренным методом.
Мы поставили крокодила под кровать фрау Минны — чтоб не увидел контролер электросети — если вдруг нагрянет. Мощность нелегального обогревателя была, думаю, не меньше пяти киловатт. Но никто нас не накрыл, и две зимы мы прекрасно обходились без печи. Радовались: не надо заботиться о дровах.
В нашем зоопарке появился еще один жилец. Историю его появления я стихами изложил в письме к маме — позавидовал Юлику.
Дальше описывалось, как мы его отогрели и как он разбойничал в доме, за что получил кличку Степан Разин. Куда он потом девался — убей бог, не помню! Голда его не съела. Скорее всего выпустили на волю по настоянию Минны Соломоновны…
В начале 55 года в гости к нам приехал Миша Левин. В первый же день показал фотографию молоденькой жены, Наташи. Мы одобрили. Мишка навез кучу подарков — фотоаппарат «Зоркий», пишущую машинку… Машинка — «Москва» — как бы намекала, что мы еще вернемся и будем писать. А фотоаппарату я обязан всеми снимками наших интинских друзей, которые теперь разбросаны по разным альбомам — снимки, а не друзья. Друзья разбросаны по разным странам — Латвия, Украины, Россия, Германия, Америка,
