роскошных, переплетенных кожей томов, он увидел тройку самодельных бумажных игрушек, одну в форме странного дрозда, другую в отталкивающем виде гадкой гусеницы, третью напоминающую чешуйчатую сельдь.
Неужели это были те самые наводящие ужас монстры, только в состоянии отдыха после работы?
Момент, последовавший за чередой ошеломляющих моментов, не принес облегчения. Внезапно в странной пустоте Джим услышал голос своего непосредственного старшого:
— Спецагент Доллархайд, мы благодарим вас за вашу блестящую работу!
Затем какой-то набор плохо смазанных голосовых связок продуцировал голос старшего агента д’Аваланша:
— Рад вас видеть, приятель!
Французская чета между тем стояла перед ним недвижно и молчаливо.
— Браво, мадам! Браво, месье! — усмехнулся Джим, напоминая себе главную заповедь своей профессии — всегда ожидать неожиданное. — Где это вы так прекрасно натренировались в чревовещании?
Вместо ответа на вопрос месье Абажур начал стягивать кожу с кончика своего носа. Следуя его примеру, мадам Абажур схватила и потянула вниз свое хорошенькое, хотя и немного искусственное на вид ухо. Одновременно пара свободными руками расстегивалась, стараясь как можно быстрее стащить одежды. Может показаться странным, однако размеры двух хамелеонов увеличивались по мере быстрого раздевания и самосвежевания, и вот через минуту или две худенькие интеллектуалы превратились в дюжих федеральных агентов: доктор Мелвин Хоб-Готлиб и Брюс д’Аваланш к вашим услугам, дорогой читатель! Эта метаморфоза лишний раз предупреждает нас не бросаться опрометчиво к леволиберальным критиканам, нападающим на рвение и мастерство наших правительственных служащих.
— Пуф! — сказал д-р Хоб. — Задание почти выполнено!
Д’Аваланш защелкнул пару наручников на запястьях летаргика.
— Мое бедное дитя! — вздохнул он комично. — Мой дорогой подкидыш!
Спецагент Доллархайд, хотя и охваченный восхищением перед высшей степени профессионализмом своих старших коллег, все же поспешил предупредить их против преждевременного триумфа:
— Осторожнее, ребята! Разве не узнаете вот этих?
И он показал на бумажные игрушки на книжной полке.
Автомобильный сигнал, похожий на три первых ноты увертюры Россини, долетел с улицы. Доктор Хоб поднял шторы с видимым удовлетворением.
— Теперь-то уж дело действительно сделано, — он повернулся к спецагенту. — Ну-ка, гляньте, Джим!
Белый фургон с надписью «Маляры по радуге и К°» медленно вкатывался на стоянку Кондо дель Мондо. На передних сиденьях видны были два агента ФБР в штатском. Как только фургон остановился, три машины ФБР, то есть трио Эплуайт, Эппс и Макфин, окружили его. Кто-то помог выйти из кузова человеку в белом комбинезоне. За мгновение до того, как наручники защелкнулись на его запястьях, он пожал плечами и меланхолично улыбнулся, как бы говоря: «Что еще я могу сделать?» Даже мысли Джима по вполне объяснимым причинам отставали и от развития событий, однако когда он увидел, что руки генерала схвачены безжалостной сталью и перекрещены на копчике, он сразу понял, что помешивание краски в трех ведрах прекратилось и теперь…
— Вы не должны были этого делать, ребята! — вскричал он. — Последствия задержания Пончика могут быть ужасны! Дайте мне объяснить…
Но было уже поздно. Зловещее чириканье донеслось откуда-то, го ли из летаргического тела, то ли с полки Г.Г.Маркеса. «Кртчк, Мрдк, Чвск, Кртчк, Мрдк, Чвск, Кртчк, Мрдк, Чвск, Кртчк, Мрдк, Чвск, Кртчк, Мрдк, Чвск, Кртчк, Мрдк, Чвск, Кртчк, Мрдк, Чвск…» — слышалось в комнате. Громкость чириканья нарастала. Три полноразмерных монстра среднего размера взирали на офицеров с бессмысленной насмешкой.
Наручники на летаргическом теле вдруг лопнули, точно шелковые струны. В мгновение ока Карлос Пэтси Хаммарбургеро, он же Супер Структура, он же Зеро-Зет, вздыбился в середине комнаты, руки воздеты к потолку. Грозный вид сродни некоему карающему демону. Голос его, поднимаясь постепенно из глупим его галактики (мы, разумеется, имеем в виду галактику его структурных клеток), возрастал угрожающе, пока не достиг громовых высот: «Во имя моего обманутого поколения, я уничтожаю…» Мгновенно комната наполнилась почти невыносимым запахом серы. Черт побери, Джим содрогнулся от макушки до своих ахилловых сухожилий, мы сами себя затащили в ловушку! Три монстра соскочили с книжной полки и теперь висели в воздухе перед лицами трех федеральных агентов.
— Не стреляйте, братцы! — выкрикнул Джим. — Их надо брать руками, только…
Он снова опоздал. Д’Аваланш выстрелил, по крайней мере, три раза из-под своей левой подмышки. Адский грохот поднимался из ниоткуда. Он был столь неотвратим и могуч, что казался вещественным и ощутимым, словно извержение вулкана. Мгновенно все предметы были поглощены его сатанинскими децибелами. У Джима еще было время догадаться: этот шум идет из другого Измерения! Вот почему он воняет и кажется видимым и ощутимым, а потому…
В следующее мгновение все здание модного кондоминиума коллапсировало к полнейшему восхищению завсегдатаев ближайшего бара, которым случилось остановить свои вдумчивые взгляды в правильном месте в верное время. Когда же шум и вонь улеглись, над развалинами, в баре возобновилось употребление напитков. Лишняя изюминка, ей-ей, не испортит пирога.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ И ПОСЛЕДНЯЯ
Ночь Серебряного века
Автор прекрасно понимает, что его авторитет может быть подорван, заяви он сейчас, что никто из танцоров не пострадал при крушении Кондо дель Мондо, и все-таки он идет на этот риск, больше того, он даже осмеливается заявить, что это не имеет никакого отношения к околичностям современной прозы. Народ просто вышел из здания за три минуты до звуковых извержений.
Дело в том, что один из танцоров (упоминание в этой связи имени Филлариона не было бы слишком большой натяжкой) запустил идею отправиться в «таинственный лабиринт среднеатлантической ночи», другими словами, пошлепать куда-нибудь в Джорджтаун, а точнее в кафе «An Pied dе Cochon», «У Свиной Ножки», скандально известное с той поры, когда бравый полковник разведки Юрченко прочимчиковал оттуда до советского посольства, что дюжину кварталов вверх по авеню Висконсин.
Вся компания отправилась из Кондо дель Мондо пешком.
— Это будет не просто ночь, а заззи-зиш-зови-зэззл-ночь! — прошептала Урсула прямо в гущу филларионовского уха. — Сечешь?
— Ну, разумеется, моя дорогая Жемчужная Лагуна!
— Это что-то сродни этому вашему до разгребанности раздyтому Серебряному веку, Белая ночь Дикой Мечты…
Она испустила захватывающий и нежный и вместе с тем реактивный вихрь мечты, о котором он только мог мечтать в своих староарбатских грезах; что это было, духи «Бродячей Собаки»?
— Подожди! — она скользнула в скромно освещенную дверь «Бродячей Собаки».
Не важно, что это было, бутик, кафе или бордель, через десять минут она вернулась в новом ослепительном, сверкающем образе Коломбины, Петербург-1913. Ее суть, так долго замаскированная, — хотя далеко не всегда удачно, мы должны признать, под сбруей академической зануды, теперь вознеслась к своей истинной вершине: это была жрица любви, блистательная распутница, Леди Нежность собственной персоной. И без малейшего намека на сдержанность она упала в жаждущие руки Фила Фофаноффа.
