— Что же мне делать? — спрашиваю у Васи. — А что, если я попрошу извинения? Как ты думаешь?
— Не проси. Всё равно не простит, — сказал Вася.
Но я встал и тихо сказал:
— Извините.
— Извиняю. Вот наконец ты одумался, — сказал учитель.
— Ты слыхал, что он сказал? — шепчу я Васе.
— Слышал, — говорит Вася. — Получается, что можно всё время кричать и петь на уроках, а потом попросить извинения, и всё.
— Это самое настоящее открытие, — говорю.
— Давай начинай опять кричать, — говорит Вася нарочно.
— А сейчас мне нечего кричать, — говорю я.
— И тогда не нужно было кричать, — вздыхает Вася.
— Тогда бы не нужно было просить извинения, — вздыхаю я.
И мы оба так вздыхали, как будто за один этот урок очень устали. А что все делали на уроке, совершенно не слышали.
Я оглянулся по сторонам, не слышал ли кто, как мы вздыхали. А то ещё дадут какое-нибудь новое прозвище за это. Ваське нечего бояться. У него уже есть прозвище. Его в классе зовут «Ох». Потому что он часто вздыхает.
«Ох, давай бегать», — скажет кто-нибудь из ребят. Он никогда не может сразу согласиться. Сначала долго думает, что бегать в школе нельзя, вздыхает, а потом всё равно бегать начинает, всех догонять.
С прозвищами у нас хорошо обстоит дело. Почти у каждого есть прозвище. Все девчонки и мальчишки с прозвищами. Некоторые не откликаются, когда спросишь по имени. А на прозвище сразу отзываются. Я своё прозвище не скажу, как-то не хочется, неприятно.
Ужасно интересно получается: когда мы с ребятами разговариваем, учитель совершенно ничего не понимает, потому что он прозвищ наших не знает. Учителей мы тоже прозвищами называем, между собой, конечно.
У моей мамы нет прозвища, я зову её просто мама. Не хочется звать её по-другому. Когда мама дома, я стараюсь, чтобы она меня похвалила.
Один раз я нарядился в отцовский пиджак и стал нарочно кривляться, чтобы её рассмешить. А мама рассердилась, что я весь отцовский пиджак извалял.
Однажды мама с бабушкой пили чай, мне опять хотелось их посмешить. Я думал, думал и придумал:
— Хотите загадку отгадать?
— Давай загадывай, — говорит мама.
— Кто всё знает, всё умеет делать?
— Учёный человек, — говорит бабушка. А мама молчит.
— Нет, — говорю я.
— А кто же? — говорит мама.
— Учёный человек, — говорю я.
— Я же так и говорила, — сказала бабушка.
— А это не тот учёный человек, о котором ты говорила, а другой учёный, о котором я думал.
— Почему он так говорит? Непонятно, — говорит мама.
Непонятно? Неужели не видят, какой я весёлый человек? Мне было так смешно, целый вечер смеялся. А они не смеялись.
Мама говорит:
— Смотрю я на тебя, Славик, ты мой сын, я тебя люблю, и мне хочется тебя за что-нибудь похвалить. Но увы... Пока совершенно не за что. И чему вас только в школе учат.
И всё-то ей не нравится. А я так старался. Мне стало не до смеха.
А мама говорит:
— Ты, Славик, хоть бы книжек больше читал. Видишь, их у тебя сколько. Ты любишь книги? — спрашивает.
— Люблю, конечно, — говорю.
— Какие книги тебе больше нравятся?
— Те, в которых можно картинки вырезать, — говорю.
— Зачем же картинки вырезать? — говорит мама.
— А помнишь, это было давно, мы с тобой сидели, читали, вырезали картинки и наклеивали их в альбом? — Мне запомнились не книжки и картинки, а что мама была со мной. Теперь этого не бывает.
— Помню, — говорит мама, — мы с тобой собак разных тогда изучали. Их и вырезали. Но это было давно. Ты теперь большой, теперь уж ни к чему книги портить. И собака у нас есть живая. Ты ведь любишь животных?
— Я только нашу Пташку люблю. А тех, которые по улицам бегают, мы с ребятами палками гоняем.
— Как можно! — говорит мама.
— А ребята говорят: «Зачем мне чужая взрослая собака, я лучше куплю свою маленькую и буду с ней гулять».
— Жалко собак, — говорит мама. — Эх, Славик, Славик, что же нам с тобой делать...
Не знаю, что делать. Вот вчера мы одному мальчишке дали прозвище «Собака». Он от нечего делать целый день говорил «Ав, ав» и бегал за нами, как собака. Мы вообще целыми днями дразнимся. Васька на меня обиделся, сказал, что он мне прозвище придумает. Как бы и вправду чего не выдумал. Он быстро придумывать не умеет. Но всё же опасность некоторая есть.
И всё-таки он кое-что придумал. Он ужасно старался придумать. И вот во сне ему приснилось слово «фофанофофанот». Он говорит, может, это два слова: «фофано-фофанот». Но он точно не знает. Он не знает, что это значит. Я тоже не знаю. Но оно всё время прыгает в голове: фофано-фофанот, фофано- фофанот...
Когда учитель Пал Палыч объяснял урок, он подошёл к Ваське и говорит:
— Повтори.
— Фофано-фофанот, — нечаянно сказал Васька.
Я тоже сказал:
— Фофано-фофанот.
— Что это значит? — возмутился Пал Палыч.
— Фофано-фофанот, — сказали мы с Васькой хором.
— Фофано-фофанот? Пре-кра-тить! — сказал учитель. — Знаете ли в конце концов, что значат эти слова?
— Не знаю, — сказал Васька.
— И я не знаю, — сказал я.
— Кто же тогда знает? — говорит учитель.
— И я тоже не знаю, — говорю я.
— А тебя не спрашивают, — говорит мне Пал Палыч.
Я встал и сказал:
— Если бы я знал, то сразу бы сказал.
— Садись, садись, надо же знать, что говоришь. Вы меня удивляете. Не говоря уже о том, что вы говорите это не к месту, не вовремя и ни к чему...
— Он первый начал, — сказал я, — а я за ним.
— Зачем же ты за ним повторяешь?
— Интересно, — говорю.
— Интересно? Но что же здесь интересного? Я просто выхожу из терпения. Я хочу выяснить, знаешь ли ты смысл этих слов?
— Фофано-фофанот... — объясняю я, — ну это просто фофано-фофанот.
