коричневые, зеленые, белесые. Набрав полную горсть стеклянных алмазов-изумрудов, я спал в палатке, будто опальный принц, завернувшись в пару спальных мешков, пока родители гуляли по пляжу. И видел сны о заветной земле, где надо мной склонялись человеческие лица — добрые, злые, веселые, плачущие… разные.
Лицо моей невесты тоже словно отшлифовано морем и обращено в расплывчатый образ из моих детских снов. Она ускользает от меня, мелькает смутной тенью среди пенных гребней, говорит загадками, смотрит сочувственно, не раскрывает дум своих и целей. Ей нельзя верить. Она уклончива и жестока, она себе на уме, она манипулирует мной, как ее разлюбезное море. И не может иначе.
— Что приуныл, провидец! — Асг хлопает меня по плечу, довольно болезненно. Эти ребятки-фоморы точно из железа сделаны. Хотя какое железо? Железо в их среде обитания рассыпается в рыжую труху. А эти тела живут сотни лет, практически не меняясь. Ада говорит, некоторые из фоморов растут всю жизнь. Как рыбы. И перестают выходить на сушу, когда становятся гигантами, чьи тела не спрячет никакой морок. Зато потом они могут притворяться китами и акулами, играя могучими тушами перед объективами туристов и распугивая пляжников острым парусом плавника, режущего волну.
— Я не приуныл, я задумался, — отвечаю я, сковыривая особенно неподатливую скорлупу с тяжелого резного диска размером со столовую тарелку. Не иначе как у ацтекского жреца вырвали. Из холодеющей руки. Конкистадоры.
— О чем?
— О том, сколько это может продолжаться… А-а-а, ч-ч-черт! — под напором скребка скорлупа разлетается, брызги веером осыпают честную компанию.
— Что продолжаться-то? — не обращая внимания на застрявшие в его шевелюре куски морского желудя, спрашивает Асг. Я завороженно наблюдаю, как пряди аккуратно стряхивают скорлупки на стол. С трудом отвлекаюсь от фантастического зрелища, чтобы ответить как на духу:
— Да нахлебничество мое! Живу здесь, как у Христа… у Лира за пазухой, ем хозяйское, за комнату не плачу, электричество жгу, книжки читаю, место занимаю. А сейчас, как сессия у моих засранцев закончилась, и вообще не знаю, куда себя деть и на фига я вам сдался…
— А ты того… с девушками встречайся! — легко находит мне занятие Асг. — Земные девушки дюже хороши. Червлены губами, бровями союзны. Чего ж тебе еще, собачий сын, надо! — и сборище фоморов разражается хохотом.
Они, оказывается, еще и советское кино смотрят.
— Да я, хороняка, жениться собираюсь! — подыгрываю я.
— А! — отмахивается дурашливый Асг. — Жена не стена, можешь мне поверить. Я восемнадцать раз женат был.
— Сколько?! — не верю я своим ушам. — Это за сколько же лет?
— Ну-у-у… — Асг демонстративно возводит очи горе и шевелит губами, подсчитывая. — Круглым счетом за полтораста.
— Тогда ты еще верный муж, — вздыхаю я. — Можно сказать, профессиональный муж. Небось, на всех своих любовях женат был?
— Хэк! — выдает Асгар и отводит глаза.
— В среднем на каждой пятой, — невозмутимо сообщает Морак. — У него три дюжины официальных детей и дюжины две — внебрачных. Внуков же…
— Да хватит тебе, счетовод! — обрывает родича Асг. — Я люблю детей. И сроду никого из своих не обидел. Алименты платил исправно, приданое давал, связями помогал. Многих схоронил, а до сих пор помню… и скучаю.
— Сердце у тебя человеческое, — сочувственно соглашается Морак. — Тебе дай, ты бы им все свое время раздал, чтоб жили подольше.
— Так ведь войны… — вздыхает как-то сразу постаревший Асг. — Войны, восстания, репрессии эти гадские. Иного разыщешь, а он уж меня не узнает и жить не хочет. Да-а-а…
Я обвожу взглядом компанию фоморов, еще недавно казавшуюся такой беззаботной и понимаю: каждому из них, каждому в свое время пришлось открыть сердце навстречу потерям и тоске. Ни один не избегнул этой участи. И если Ада станет моей женой, ей тоже придется похоронить меня. Плохие из нас, людей, супруги для волшебных долгожителей.
— А есть такие, ну, народы, которые не… — я обрываю фразу, не зная, как закончить. Но они понимают.
— Есть, конечно, — кивает Морк. — Беспечальные фэйри, дети радости и света, чтоб им…
Опа! Это он про эльфов, что ли?
— Ты что думал, природа только печаль наводить умеет? — поднимает бровь Морак. — Она создала и тех, кто несет ликование на крылах своих, фигурально выражаясь.
— Почему фигурально? — торможу я.
— Потому что нет у них никаких крыльев. Порождения воздушной стихии в летательных приспособлениях не нуждаются.
— А вы их, похоже, недолюбливаете? — осторожно интересуюсь я.
— Застарелый межрасовый конфликт, — констатирует Морак. — Люди, конечно, понарассказали всякого. Великих битв напридумывали…
— Так что, не было никаких битв?
— Были… — вяло соглашается Морак. — Как же без них-то? Не настолько мы умные, чтоб подобру- поздорову сферами влияния делиться. Да и обида брала: все, что мы делаем, они наизнанку выворачивают. Плетем сети печали, плетем, они придут — и гуляй, душа! Целое племя как сдурело — пляшет, поет, жрет до отвала, пьет до беспамятства, разврату по кустам предается, в башке ни одной мысли, кроме непристойностей. Нет, мы понимаем, что человечеству без праздников нельзя, но затянувшиеся праздники — это наркотик. А вы, люди, такой хрупкий род… На удовольствия падки, как дети. И как дети, ленивы.
Прав счетовод Морак, безусловно прав. Но мне почему-то хочется ему возразить, вступиться за честь моего рода, объяснить, что мы и без морской-воздушной заботы нашли бы чем заполнить свою жизнь, если нас спустить с поводка, перестать водить за ручку… Хотя кто нас водит? Волшебные народы только и делают, что навевают нам попеременно печаль да эйфорию, вызывая желание изменить привычный обиход. И даже того, что мы у них выспрашиваем, не говорят, дабы не прессинговать наши хрупкие души и слабые мозги.
— Так! — круто перехожу к сути я. — А теперь скажите мне, о мудрые морские мужи, на хрена я вам сдался? Во мне от ваших недомолвок уже не печаль и не радость, а лютая злость подымается!
— Злость — это не по нашей части! — ухмыляется Морк. — Это по части народа огня, подгорных духов, вращающих землю. Злость и упрямство — их епархия. Ну что, объяснили мы тебе устройство мира? А только на твой вопрос ответа нет. Это на самом деле наш вопрос. К тебе. Что нам делать, провидец, если в наши дела вмешивается кто-то чужой? Кто-то темный, незнакомый и подлый?
Ацтекский диск падает у меня из рук, наполняя кухню гулким звоном.
Глава 3. Соленое лекарство от невзгод
— Остается только надеяться, Морк, — слышим мы язвительный бабкин голос, — что само море вложило в твою лобастую башку гениальную мысль выброситься на берег.
— Это у нас идиома такая, — вполголоса говорю я Марку, — «выброситься на берег» означает примерно то же, что и «лезть поперед батьки в пекло».
Но Марк, похоже, не обращает внимания на столь важные сведения о фоморском народе. Он вслепую шарит по полу, пытаясь нащупать выпавший у него второй Фестский диск, [13] но только из золота, не из глины. Марк не замечает, что исторический раритет отбил Мораку пальцы на ноге и бедолага теперь скачет вприпрыжку, словно синий Кристофер Робин, скок-поскок на палочке верхом…
Глаза Марка, совершенно бессмысленные, уставлены в лицо Мулиартех.
