натыкаясь на нелепые имена, с четырьмя гласными-согласными подряд - «иаиэль»! «ррск»!, на доспехи травленого алюминия, на попытки фехтовать самодельным оружием в самодельном стиле... И главное - упорство раздражает. Упорство, с которым каждый эскапист восстанавливает свой игрушечный мир, потоптанный железным сапогом здравомыслия.
Наверное, потому Галахад с подругой и навещают меня, что в моей голове здравомыслия немного. То есть ровно столько, сколько требуется мне. И я не делюсь его запасами ни с кем. Пусть живут безмятежно.
Я не говорю им, что все это - фальшивая магия. Механический божок, весь на тросиках-пружинках, демонстрирует нам фокусы-покусы, подпрыгивая на ниточках. А мы, дети у будочки кукольника, смотрим, раскрыв рты. И воспринимаем, как настоящую, - до тех пор, пока не придет время положиться на эту магию. Вверить ей что-нибудь действительно дорогое. Жизнь. Любовь. Здоровье.
Может быть, вера в магию нас и спасет. А может, и нет. Вера, как на нее ни налегай, не всесильна. Хоть и прибавляет сил, когда их почти не осталось. Но все-таки не делает нас ни могущественными, ни даже просто могучими.
Фальшивой магии в мире пропасть. И каждая ее частица зазывно переливается, шепчет: доверься мне! Положись на меня! Задействуй меня! Отдайся мне! И будет тебе счастье...
Но единственное место, где магия действует - это подсознание. Только здесь слова, жесты и биохимия - пассы, заклинания и снадобья - преображают реальность, изменяя суть вещей, делая их новыми, неожиданными, пугающими или прекрасными. Подсознание и есть страна настоящих богов, демонов, колдунов и монстров. В окружающей действительности наши внутренние суры и асуры[13] бессильны.
Убей я в своем верхнем мире хоть того же папашу сэра Галахада, в нашем мироздании он и ломоту в шее не заработает. Я уж у Майки поинтересовалась - жив-здоров, что ему сделается.
Но как же хочется обрести тайную власть над людьми, вещами и событиями! Пошептать, покружиться, воткнуть иглу в восковую куколку - и противник у тебя в руках, поверженный и недужный. И хорошо, что так не выходит. Магия - палка о двух концах. Если ты кого-то уделал - значит, кто-то и тебя уделает, когда доберется. Для сознающего, где проживает истинная магия, главное не впускать врага в свое подсознание. Чтоб не покуражился, не скрутил тебя в бараний рог и в морской узел. И будешь принадлежать себе - насколько это вообще возможно.
Зато ничто не мешает раскрыть сокровищницы своего подсознания слушателю, словно страницы старинной книги с драгоценными миниатюрами и витиеватой каллиграфией.
Потому я и рассказываю о верхнем мире, как рассказывают о замысле будущей книги, излагаю его законы, видимые мне одной, иногда даже беседую со слушателями от лица Морехода, которого сэр Саша и полуэльфийка Ира очень уважают за здоровый цинизм и умение ориентироваться в потемках человеческой души.
Если бы на месте Герки на наших сборищах присутствовала его матушка, она бы мигом решила: эти дети плохо на тебя влияют, Ася! Они потакают твоей болезни! Они принимают твой бред всерьез! Они доведут тебя до ручки, а это моя привилегия. Так что все вон!
Хорошо, что Гера не похож на мать.
- А что было... - племянник останавливается на полуфразе и задумчиво прищуривается на люстру. Он у меня тормоз.
- Потом? - не выдерживаю я.
- Не потом, а перед тем, - мягко поправляет Гера. - Откуда я взялся?
- Ну, - давясь хохотом, начинаю я, - сначала Майя Робертовна решила, что не пошли бы мы нафиг со своими попытками познакомить ее с мальчиком из приличной семьи. И уехала, никого не спросясь, в археологическую экспедицию. Вернулась и заявила, что все археологи - козлы. Потом был фестиваль бардовской песни, там тоже преобладали парнокопытные...
Гера продолжал смотреть на люстру со скучающим выражением лица. Свое по поводу отсутствия Большого Папы он давно отстрадал и забил на вопрос о биологическом отце себя. Но мне все равно стало стыдно.
- Ладно, ладно, молчу.
- Лучше не молчи, а ответь на МОЙ вопрос.
- Ну, не могло же мое подсознание обойти молчанием твой светлый образ? Тебя не то что обойти - тебя и объехать не всегда получается... Мы столько лет вместе, вот и мое альтер-эго обзавелось альтер-Геркой.
- Но у этого малого с ласковым именем Дубина есть хоть какая-то биография? - с неожиданной обидой поинтересовался Гера.
- Ну разумеется, есть! - безапелляционно заявила я, не зная, как бы поделикатнее выпутаться из этой ловушки. - Только она... не похожа на производственную характеристику.
- Так я преступник? - оживился Герка.
- Хуже! - обрубила я. - Палач.
* * *
Его биография - как и биография Старого Викинга - до поры до времени оставалась смутной. Ну да, какие-то они маргиналы - то ли воры, то ли киллеры, то ли одичавшие фрилансеры... Куда их несет и зачем - тем более непонятно. И уж совершенно покрыто мраком тайны, откуда.
А вот откуда. Оказавшись в шкуре, а главное, в психологическом поле Дубины, я ощутила совершенно незнакомое мне до сих пор удовольствие от подчинения. Это было настолько непривычное чувство, что я возмутилась всеми своими ипостасями: да я, да я! Да я ни одной задачи, начальством поставленной, не выполнила, не побрюзжав! Да я всю жизнь свою построила так, чтоб мне никто (ну, почти никто) не мог указать: быстро пошла и сделала то-то и се-то! Да я одиночка и строптивица, каких поискать!
Впрочем, все мои привычки так при мне и остались. Просто «я» Геркулеса демонстрировало себя: видишь, можно жить и так...
И тут выяснилось, что Дубина был... принц. Королевский отпрыск. Самых что ни на есть голубых кровей. И поэтому он так хорошо сжился с ролью раба. Короли и их отпрыски - существа подневольные. Своих чувств, мыслей и планов у них быть не может. По жизни и по определению. Когда тебе собственные яйца не принадлежат и ты смотришь на них, как на государственное достояние, тебя очень легко превратить в племенного производителя. Что ненамного лучше рабства. Уменьшить порцию комфорта, положенного чемпиону породы, - и ты уже раб.
Дубине нравилось слушаться. Он любил, чтобы им руководили, чтобы ему приказывали, чтобы им распоряжались. Он даже не оценивал данные ему указания. Удовольствием было получить приказ и выполнить его с нечеловеческой четкостью, не набиваясь на хозяйские похвалы и награды.
Если аннулировать все сексуальные красивости типа плеток-кандалов-ошейников и дурацких фраз типа «Слушаюсь, господин!», то рабство по сути своей - способность удовлетвориться чисто исполнительной деятельностью. Дубина этой способностью владел. Вернее, это она им владела.
Он был воплощенной функцией, мой будущий друг и напарник. Он получал наслаждение от бесперебойного функционирования и уже давно не разбирал, что именно ему велели. С таким чувством на любое зверство идешь, будто на утреннюю пробежку - не дрогнув ни единой эмоцией. Дубина как раз с чего-то такого и вернулся. То есть не то с пробежки, не то со зверства - не разберешь. В душе его стояла благодать. А поскольку теперь это была МОЯ душа, то вот что было дальше...
Колено привычно подогнулось, я ткнулся кулаками в пол, низко опустил голову и замер. Жду. Хозяин заметит меня и отдаст новое приказание. Или не заметит. Я могу так стоять сутками. Это удобная поза. Вес можно переместить на руки, когда затекут ноги. И наоборот.
Те, кого приводят во дворец в качестве военной добычи - воины, преступники, горожане, крестьяне - очень нервный народ. Из них плохие рабы. Вся эта орава в шоке оттого, что ее интересы задвинуты на второй план, а на первом отныне и всегда будет стоять воля хозяина.
Бедняги скучают по своей нищей, голодной, опасной и короткой жизни на свободе. Они не думают о том, какой была эта жизнь. Они мечтают вернуть ее, как влюбленный мечтает вернуть предмет своей страсти, пусть это сущий демон, вампир, каннибал. Свободные люди не видят, что им дает и что у них забирает свобода. Они любят ее безусловно и безнадежно, несмотря на ее, свободы, вечную ложь, увертки, махинации и подляны.
Они отдают ей себя, не замечая, что она-то им не отдается. Совсем. Лишь иногда, не то из жалости, не то из любви к мучительству, подарит минуту-другую своего драгоценного общества - и снова ты подневольная скотина. Такой же раб, как и я. Просто ты не знаешь, что ты раб. Тебе кажется, что краткие свидания со свободой - платонические, ничего интимного, боги упаси - делают тебя особенным. Дают тебе право и умение распоряжаться собой. Ну-ну, брат мой в рабстве, ну-ну. Блажен кто верует.
А я, никогда не имевший свободы - ни во дворце, ни в бараке - верую крепче любого свободного. Верую в то, что моя жизнь сложилась наилучшим образом.
Да, я царский сын, отданный соседнему царю в заложники, - гарант мира между нашими родами. Увы, я оказался плохим гарантом. Отец начал войну едва ли не в тот же день, как моя нога переступила чужой порог. Войну он проиграл, потерял страну, корону и жизнь, а моя жизнь ни на йоту не изменилась. Меня и дома не слишком баловали - хороший принц должен быть выносливее рабочей скотины, иначе ему во дворце не выжить. И свободы таким, как я, не полагается. По праву королевского рождения не полагается.
Так что мне оставалось лишь освоить позу покорного ожидания - стоя на одном колене, с согнутой спиной, опущенной головой и упертыми в пол костяшками пальцев. Но по сравнению с многочасовым стоянием и сидением в раздушенной толпе - всегда с прямой спиной и горделиво поднятым подбородком - это не поза, а сплошной отдых. Определенно, у судьбы раба есть преимущества перед судьбой принца.
Словом, стою, жду, отдыхаю. Вдруг слышу голос - незнакомый, женский:
- Ну что, дубина, долго ты будешь табурет изображать?
Зря
