коричневого, будто темный топаз. Горячая кружка крепкого грога в руках - и шторм уже кажется небольшим волнением.
- Это мы в Исландии, да? - уточнила я для порядка. Видела же, что в Исландии.
Конечно, никакая это не Исландия, а МОЙ остров, остров моего «я», затерянный среди мириадов других, разбросанных по морю Ид. Все правильно, сходство с моим внутренним миром налицо. Вулканическое основание, огненные реки под ледяной толщей, суровая природа, дороговизна жизни, нелепые имена, устаревшие обычаи, преобладающее время года - зима. Да, так и есть. Это не Исландия - это я.
- Мы в твоей голове, - буркнул Мореход, отставил ром и принялся разжигать трубку зажигалкой с турбонаддувом. Боже, какие сложности! Интересно, а десерты ею глазировать можно? При этой мысли я хихикнула.
- Ты с чего вдруг закуклиться решила? - все так же хмуро поинтересовался кэп. - В себя ушла... По кошмарам путешествовать вздумала... Все застарелые страхи перебаламутила... Из- за пары нудных баб, что ли?
Я вопросительно подняла бровь.
- Ну хорошо, из-за пары ДЕСЯТКОВ нудных баб... - исправился Мореход. - Принципиальной разницы - никакой. Струсила?
Я задумалась, вцепившись в стремительно остывающую кружку. Конечно, капитан прав: доверия не оправдала, струсила и впала в аутизм. В реальном мире сижу, небось, на лоджии, пялюсь с балкона вдаль на золотой шпиль МГУ и бездумно глажу кошку. Хаська, которой пофигу (и всегда было пофигу), в каком душевном и физическом состоянии хозяйка, томно урчит, свесив лапы и пузо с моего колена, точно дрыхнущий на дереве леопард. Хорошо, что Герки сегодня нет. Он бы извелся от зрелища выпавшей из действительности меня.
Но испугалась я все-таки не баб, сколько бы их ни было, а чего-то неизмеримо большего, подлого и злого, чем даже самая подлая и злая из моих... критикесс. Я боюсь этого чего-то с детства. И не уверена, что однажды страх уйдет. Одолеть же его самостоятельно... нет, я не могу. Не. Могу.
- Это не просто бабы. - Голос у меня срывается, дает петуха. - Это части самого страшного монстра, которого я в жизни... в жизни своей...
- Вот только словом «видела» на заканчивай, ладно? - пожимает плечами Мореход. - У ваших людских страхов всегда глаза велики. Велики, да незрячи. Я тебя сюда за тем и притащил, чтоб ты свою Медузу как следует рассмотрела.
- Может, не надо?! - запаниковала я. - Не надо мне ничего показывать...
Если сию минуту остров по имени Эго разворотит вылезающая из недр земли башка Горгоны, я не уверена, что на этом месте останется хотя бы атолл! Мореход, ты меня изничтожить вздумал, гад этакий?
- Да ты уже на нее смотришь. - Мореход бросает на меня взгляд исподлобья. - Таращишься и не замечаешь.
Я столбенею.
Вдалеке над волнами проступает - не то прямо в небе, не то на стене ледника - женское лицо. С выражением невыносимой скуки. Глядя в такие лица, убеждаешься: есть на свете кто-то, кому гораздо хуже приходится. И ты рядом с ним, страдальцем, зажравшийся счастливчик и обнаглевший везунок. Поэтому благослови судьбу и ступай своей дорогой, оставь несчастного скорбить и скорбеть. Может, его настигла кара за грехи в прошлой жизни.
- Как, и это всё? - вырывается у меня.
Я-то ожидала увидеть черный оскаленный череп, с которого потоками сползает магма, на темени, склубившись в тугой узел злобы, изготовились к нападению тысячи тысяч змей, пустые глазницы пышут одновременно жаром и холодом, парализуя тело, мозг и душу... А это просто памятник неудовлетворенной домохозяйке в масштабе примерно один к тридцати.
- Да с чего ты решила, что эта твоя... медуза, - Мореход, пренебрегая всяческой мифологией, выплюнул имя как нарицательное, - всемогущий монстр? С чего ты ее в хозяйки преисподней записала?
- С того же, что и все! - парировала я. - С детских кошмаров. Будто не знаешь, откуда медузы берутся...
- Знаю, знаю, - примиряюще заворчал кэп. - Вот только с возрастом они не разрастаться, они уменьшаться должны. И даже у параноиков. Будто не знаешь! - передразнил он меня, попыхивая трубкой.
Скучающее лицо плыло мимо нас, вперив прозрачные глаза в горизонт. Шторм утихал, тучи открыли вечернее небо. Но и в закатных лучах ледяная скульптура не стала зловещей, а только еще больше скуксилась. Да. Мало того, что это скучающая домохозяйка - это скучающая домохозяйка, жующая лимон.
И в самом деле, разве не от скуки люди травят друг друга - словом, делом и ядом?
Ничто их не пугает так, как череда скучных дней - до самого заката жизни на горизонте. И не сказать, чтобы уж очень далеком горизонте...
Я проводила голову Горгоны взглядом и обернулась к Мореходу:
- Все, не страшно уже. Я, пожалуй, вернусь домой.
- А ты соображаешь, где он, твой дом? Вернее, твое тело? - досадливо махнул Мореход. - Кажется, душа моя, тебя ждет большо-ой сюрприз.
* * *
И тут глаза мои открылись. Я стояла на территории больницы Шаритэ в Берлине.
Конечно, то была не настоящая Шаритэ, а ее бесчисленные фотографии. Каждый год я езжу в Берлин и каждый год хожу фотографировать эту тихую гавань в городе, и без того нешумном. Краснокирпичные псевдоготические дворцы, безлюдные улочки и скверы между ними, безразличная будочка охранника на входе - заходи, бери и уноси что хочешь - и ты заходишь, берешь и уносишь с собой ощущение, что никакая это не больница. А преддверие чего-то такого, о чем живым знать не положено, потому что иначе им не захочется оставаться в живых.
Фотографии сбиваются в папки, папки - в диски... Но никогда еще я не впадала в отчаяние настолько, чтоб напечатать сотни фотографий тихого театрально-красивого городка возле Инвалиденштрассе и оклеить ими стены моего дома.
Впрочем, «оклеить» - не то выражение.
Фотографии покрывали стены, дверцы шкафов и даже экран телевизора в три слоя, слаженно приподнимаясь от сквозняка, точно пестрые крылья - огромная стая перелетных бабочек, опустившаяся на отдых в сумеречном лесу...
Все ясно. Очередной всплеск тревоги, очередное яростное желание сбежать в безопасное, безлюдное, безвестное убежище. Стать невидимкой и раствориться в кущах. Желание, которое и у нормальных-то людей черт-те чем оборачивается - что уж и говорить о таких, как я... Что же мне сделать с моими страхами? Что мне сделать, чтобы они перестали выбивать меня из реальности, точно шар - ближнюю кеглю?
- Позвони ему - и всё! - торжествующе рявкнул Мореход у меня в голове.
- Кому? - обмирая, просипела я.
- Дракону твоему! Это же он так тебя напугал!
Я не стала спрашивать «Да почем ты знаешь?» и вообще изворачиваться. Действительно, я напугана. Я боюсь мужчин, коршунами падающих на твою жизнь с небес.
Я боюсь людей, отношений, связей - всего, чему положено отдавать куски себя, не веря в ответные «отдарки». Я же знаю, как оно бывает: отрываешь и отдаешь, ничего не получая взамен. И тебя еще великомудрые тетеньки по голове наперстком: так и надо! Надо быть сильной, надо быть храброй, надо быть бескорыстной. Надо учиться любить, и уметь любить, и хотеть любить, и раскрыться навстречу любви, даже если от нее ты превратишься в половую тряпку, об которую любовь станет вытирать ноги...
Уже бегу! - отвечаю я, осклабившись. Зачем мне спорить с тем, кто путает жизнь с конкуренцией?
Для них любовь - это выигранный конкурс. На котором именно ты оказалась самой доброй, самой красивой, самой отзывчивой, самой бескорыстной, самой добродетельной и одновременно самой сексуальной - ну и, конечно же, самой красивой! Разве ж можно отказаться от приза, подтверждающего твою самость по всем пунктам? Не говоря уже о том, что ради победы было потрачено столько сил, столько времени - как правило, в ущерб всей остальной жизни.
А некондиционным соперницам, до отвала вкусившим горечь отвержения, остается лишь собрать остатки себя в кулак и копить бескорыстие и открытость для следующей попытки...
Потому-то я и не включаюсь в погоню за любовью. И даже стараюсь держаться подальше от охотничьих троп. Еще затравят ненароком.
С другой стороны, чем ты осторожнее, тем больше превращаешься в дичь. Поскольку дичь от охотника отличается именно объемом осторожности, а отнюдь не сортом мяса. Вот я и стала дичью, пугливой донельзя. Эту круговерть разорвет только одно: не прятаться. Выйти из кустов. Вооруженной и незапуганной.
Я снимаю трубку. Алло, дракон! Это я, гм, принцесса.
Ничего нет скучнее (и стыднее) первого телефонного разговора потенциальных любовников - не видя лиц, не зная друг друга, смущенно блея и удерживаясь на линии исключительно силой духа. В этот момент так и хочется отговориться делами, отгородиться цейтнотом, пообещать перезвонить и скрыться с глаз. Если удается пережить этот разговор и не захотеть убрать свидетеля своего позора - значит, стоит продолжить знакомство. Собраться с духом и назначить свидание на конец недели. Выслушать причитающиеся любезности (вернее, благоглупости) и с облегчением повесить трубку.
Вот только с драконами система не работает. Наверное, потому, что они не нуждаются ни в любезностях, ни в благоглупостях, маскирующих нечестные намерения. У драконов нет ни честных, ни нечестных намерений. У драконов все намерения - свои собственные.
Их нельзя судить в соответствии с человеческими нормами. Поэтому, как ни странно, с драконами легче. Они небрежные игроки в знакомство, в близость, во влюбленность. То есть попросту никакие игроки. И выказывают все, как есть - равнодушие и заинтересованность, желание и отвращение, боль и радость. Драконья сила позволяет быть искренним и простодушным.
- Кстати, меня зовут Константин. Nomen est omen[21]
