время облагораживает плохо сделанную мебель! Главное, чтобы прочности хватило.
И тут 'серая кардинальша' бестрепетно восходит по ступеням и... садится? Я не верю своим глазам. Но пока мозг протестует, нога подгибается - и вот, я уже стою на одном колене, склонив голову и произношу:
- Ваше величество!
- Высочество, - поправляет меня правительница. - Наш царственный отец еще здравствует. Давно уже здравствует.
Так. Повод к размышлению. То ли мы не туда зашли (исключено - город и замок слишком похожи на владения Кордейры), то ли здесь правит ее зеркальный двойник, слишком на Кордейру непохожий, чтобы... чтобы... Нет, не могу сообразить. Одно мне ясно: в залах дворца Корди быть не может. Если ее сюда затянуло, она наверняка принялась истериковать, искать выход, распоряжаться первыми встречными. А куда при таком поведении может попасть сумасшедшая незнакомка? Правильно, в допросную. Господи, хоть бы она была еще жива...
- Ты уже знаешь: в моих землях смута. - Принцесса (до смешного непохожая на сказочную - старая, некрасивая, жестокая) смотрит на меня оценивающе.
- Не знаю, ваше высочество. Но догадываюсь.
- Догадываешься?
- Ваш человек упоминал о заговоре. На виселицах много казненных. Стражники очень внимательны. Но фермы хорошо устроены и крестьяне выглядят довольными.
- Еще бы им не выглядеть довольными! - рявкает ее высочество. - Приходится снижать налоги! Раздавать деньги из казны! Каждый месяц устраивать празднества за МОЙ счет! И все для того, чтобы этот скот в образе человеческом не вздумал поддерживать заговорщиков... Они разжирели, как... как... - не найдя подходящего ругательства, добрая правительница хватается за брюхо и кривит царственную рожу. Язва желудка.
- Госпожа, ты нездорова. - Я не спрашиваю. Я констатирую.
- Ты еще и в ЭТОМ разбираешься? - Искаженное, налитое кровью лицо не требует других подтверждений.
- Прими это, госпожа. И запей молоком. - Я протягиваю ей пару желтеньких таблеток, которые в моем мире знают все.
- Одну тебе!
- Обе тебе. Иначе не подействует. Я могла убить тебя полчаса назад.
- Прямо веревки из меня вьешь, - ворчит ее высочество, берет таблетки и кричит в пространство: - Молока мне!
- Теплого! - уточняю я.
Из боковой дверцы вбегает запыхавшаяся горничная с молоком на подносе. Делает глоток из стакана (ого! выходит, мне было оказано высшее доверие - здесь ничего не едят и не пьют, не опробовав на прислуге!) и передает стакан госпоже. Та глядит на горничную. Долго глядит, не меньше минуты. Наконец, не выдержав, опрокидывает в рот стакан, забрасывает туда же таблетки и замирает.
- Подействует через несколько минут, - предупреждаю я и сажусь на ступеньки тронного возвышения. - Давай поговорим. Это отвлечет тебя.
- Грубиянка ты, однако, - бурчит принцесса.
- Я - начальник твоей стражи. Я должна знать больше, чтобы исполнять...
- Да поняла, поняла! Что ты хочешь знать?
- Давно было последнее покушение?
- Месяц назад. Еще не всех заказчиков установили.
Переходим на язык протокола.
- А позже?
- Что позже?
- Были странные случаи, чужаки во внутренних покоях, сумасшедшие, ясновидящие, предсказатели и прочая хрень?
- Х-ха! - выдавливает правительница. Ей явно полегчало. Она довольна мной и моим хамски-доверительным тоном. Когда вокруг сплошной политес, хамство кажется признаком искренности. Наивная высшая знать! - Было. Какая-то девка. Буквально вчера.
Вчера! Это точно Корди.
- И представляешь, - принцесса закидывает ноги на подлокотник трона. Неизысканная, расслабленная поза. Я вхожу в доверие, как нож в масло. - Прямо у меня в спальне. У МЕНЯ! В СПАЛЬНЕ! Так бы сама этих говнюков и порубила. Какого черта они торчат у дверей, когда ко мне в постель с потолка валятся какие-то юродивые?
- Что она говорила?
- А я помню? Ее сразу вон вытащили.
- Госпожа, у тебя ОЧЕНЬ хреновая стража. И может быть, не только стража. Ты уверена, что ее сумеют допросить как надо?
- Ни в чем я не уверена... - вздыхает страдалица. - А ты не возьмешься? Я тебе пытальщиков пришлю...
- Нужны мне здешние пытальщики, - отмахиваюсь я. - У меня любой заговорит. Правду пыткой не вызнают.
- Это откуда ж такие идеи? - усмехается разманежившаяся тиранка.
- Суди сама, госпожа: ты знаешь, что такое боль. Когда тебе больно, ты скажешь и сделаешь все, чего твой мучитель захочет. Будешь, моля об избавлении, колени в церкви протирать. Будешь принимать непроверенные снадобья. Если скажут: ты страдаешь из-за своей... ну... любимой гончей - разве не прикажешь убить зверушку?
- Да я сама ее убью! - охает принцесса. - А что такое гончая? Старшая горничная?
- Почти. Не отвлекайся. Вот и подумай: скажет человек правду, если ему больно?
- Нет. Врать будет все подряд. - Категоричный тон и задумчивый взгляд. Она неглупая женщина. Надо будет подсказать ей пару прогрессивных идей в области дедуктивного метода и психологических тестов. Попозже.
- Я сейчас пойду, сниму эту девку с крюка или на чем она там висит, и, как оклемается, поговорю по душам. - Ох, сколько же сил мне стоит это спокойствие...
- Да нет, ее еще не допрашивали! Дело-то вчера было. Сидит в одиночке, плачет. Может, колдовство на ней какое опробовали. Кругом одни ведьмы. А она - самое то, что ведьме нужно, - девственная, молоденькая... Может, и невиноватая. Но казнить придется.
- Зачем? - нехорошо, ох как нехорошо все складывается!
- Для острастки! - на лице моей хозяйки такое недоумение, словно я спрашиваю, какого лешего она не отречется от трона.
У нас с Дубиной много, невозможно много дел. Вытащить Кордейру не только из темницы, но и из замка, переломить намерение принцессы ее казнить и искать, искать выход из этой дьявольской ловушки размером с целую страну.
Глава 4. Сказка - опасная страна
«Я Одиссей», - думала я, болтая ногами в теплой воде, - «Одиссей, плывущий через моря чудес привязанным к мачте. Зато глаза и уши у меня открыты. Моя команда, отгородившись от мира шорами и берушами, орудует у весел, и я не в силах на них повлиять. Ни единым словом. Они действуют вслепую, а я беспомощна. И все, что вижу и слышу, кажется мне ужасающим из-за этой беспомощности. Моя команда слепа и глуха, она везет меня к чертям собачьим, но я вынуждена это созерцать и стараться не сойти с ума. То есть не сойти с ума окончательно».
- Хватит ныть уже, а? - миролюбиво предлагает Мореход. Он сидит на полу возле ванны, протянув длинные ноги чуть ли не до самой двери в противоположной стене.
Я всегда мечтала иметь просторную ванную. С окном, выходящим на безлюдный, скажем, морской берег. Чтоб созерцать красивые виды, лежа в соленой и зеленой от добавок хлорированной воде.
Здесь окно как раз выходит на море. На море черепичных крыш. И можно лежать в ванне, созерцая черепицу и коченея под ветрами, дующими со стороны Гвидекки[22]. А еще слушать, как вдали наперебой орут чайки и итальянцы, соревнуясь, чьи вопли противней. Так что вожделенное окно закрыто, мечта забыта. Я просто принимаю ванну и беседую со своим внутренним цензором. Который сидит тут же, на полу и греет спину о теплый керамический бок.
- А ты не подслушивай! - брюзгливо отвечаю я. - Мало того, что ты припираешься в любое место и в любой момент моей разъединственной жизни, ты любую красивую метафору обосрать способен. Я, как представитель творческой профессии, имею право на образное мышление.
- Никакое это не образное мышление, а чистой воды трусость. Ну чего ты трясешься-то, а?
- Того и трясусь, что не слепая! - фыркаю я. - И вижу все свое несовершенство, как облупленное! Меня, например, раздражает вид моего голого тела и...
Мореход, приподнявшись, заглядывает в ванну с видом глубоко научного интереса. Ну уж дудки, не буду я ладошками прикрываться. Уж Мореход-то точно мой глюк, а никакой не мужик средних лет в хорошей физической форме и с нахальной искрой в глазах.
- Не, нормальное тело, нормальное, - бормочет глюк- вуайерист. - Ляжки, конечно, рыхловаты и грудь, конечно, не девичья, опять же животик... Но в целом впечатление благоприятное. Нам, порождениям больного разума, привередничать не приходится.
Я набираю полные ладони воды и выплескиваю ему прямо в наглую рожу. Мореход невозмутимо обтекает. Капли блестят у него в бороде и расплываются пятнами по одежде. Я, отклячив челюсть, созерцаю это зрелище. В принципе, струям воды следовало бы пролететь сквозь Морехода и расплескаться по плиткам пола, но... Хотя...
- Что ж ты так изводишься-то, а? - тихо спрашивает, так тихо, вкрадчиво спрашивает, как будто знает, что я вот-вот закричу, завою от ужаса, от воткнувшейся в солнечное сплетение костяной лапы, она тискает мне душу холодными твердыми пальцами, мне нечем дышать, мне нечем жить дальше, я давно знаю, как и куда мне умирать, но я не знаю, как и куда мне жить, ты же все равно не скажешь, будешь врать, путать, пугать меня, намекать на то, чего я все равно не пойму, потому что боюсь, что там, за намеками твоими, нет ничего, одна только пропасть, полная обжигающего, густого стыда, как же я это ненавижу, ненавижу быть женщиной, ненавижу быть человеком, ненавижу быть живой.
Так. Вдоххххх-выыыыыдоххххх... Вдоххххх-выыыыыдоххххх... Вдоххххх-выыыыыдоххххх... Истерик колоть не будем. Ни перед собой, ни перед сомнительным любовником своим, ни перед вполне материальным портье, не будем орать и захлебываться венецианской изысканной атмосферой, утонченной пыткой романтизмом, дурацкой бабьей верой в безупречную любовь захлебываться. Споласкиваю залитое
