руководящим кругам, что «свобода исповеданий» есть высшее благо, во имя коего нельзя преследовать проповедников иных вер; что до того, что эти проповедники развратят духовно, оторвут от родной Церкви, а затем и от родного народа несколько тысяч простецов? Зато принцип «свободы» будет сохранен, зато-де нас не будут немцы звать варварами, отсталыми, фанатиками и т.под.
Грянул гром войны, и даже те, которым вера православная казалась делом безразличным, даже и они прозрели, и для них стало очевидно, что совращение русского народа в немецкую веру вовсе уж не такое безразличное дело, что приходится принимать против сего меры. И принимают. В газетах читаем: в Одессе закрыто столько-то общин, в Москве — столько-то; в Петрограде выслан за границу известный совратитель нашего народа в баптизм Фетлер (скажу в скобках: щуку утопили в море!) и т. п. Но вот что никак не вмещается в наше сознание: тут же читаешь оговорки, что эти меры принимаются только на время войны... Стало быть?.. И общины откроются, и фетлеры-развратители снова появятся по окончании войны?.. Стало быть — с окончанием военных действий, с заключением мира все опасности, теперь замеченные, сами собою исчезнут? Или то, что в военное время считается зловредным, в мирное время по меньшей мере безвредно? Но ведь речь идет об основах народной жизни русской, о самых корнях народного миросозерцания, о сокровищах души народной! Стало быть, в мирное время расхищать эти сокровища разным Фетлерам разрешается? Народ — младенец умом в вопросах веры; надо оберегать его от таких хищников, а тут во имя какой-то — простите — бессмысленной свободы веры дается полный простор этим развратителям народа, соблазнителям малых сих, — простор подрывать доверие к родной Церкви-матери, подкапываться под нее, а вместе и под устои русского государства... и только тогда, когда сии Фетлеры уж слишком усердно поведут свою враждебную пропаганду, когда их подкопы под государство станут до очевидности ясны, когда пожар распространится, принимаются против них меры, — скорее полумеры, как будто лишь для того, чтоб не слишком громко раздавался протест верующих русских людей, свидетелей зловредной деятельности этих Фетлеров... А если не так, то — скажите ради Бога: как же понимать эту свободу, которая как бы уже заранее обеспечена Фетлерам после окончания войны? Вы не хотите допускать, чтоб они играли роль мучеников? Да пусть их, сколько их душеньке угодно, кичатся своим мученичеством, которое и все-то будет заключаться лишь в лишении права проповедовать свою ересь в среде нашего родного народа, права, коего они по закону и не имеют пока, но которое предвосхищают себе под разными лукавыми предлогами, прикрываясь нашим широколиберальным простодушием и равнодушием к родной вере наших отцов.
Но Фетлеры — это, так сказать, только частичное явление; покушение на православие, как на основу народного духа, идет в разных видах, проявляется в разных областях жизни. На душе наболело отношение к Церкви нашей — наших лжелиберальных газет, отношение некоторых земских учреждений; отношение наших судебных учреждений... Особенно непонятна, с нашей точки зрения, свобода изданий разных сектантских газет и журналов. Кому они нужны? Кому служат, как не врагам России? А если так, то ужели мы уж так связаны либеральными идеями, что себе во вред принуждены допускать существование у себя этих червоточин русской души?.. Изо дня в день какая-нибудь «Утренняя Заря», какой-нибудь баптистский «Христианин» сеет смуту в православной русской душе, клевеща на духовенство, подрывая уважение к церковным обрядам, искусно делая намеки кощунственные на все, что нам дорого, что для нас свято... А нам говорят: кто же вас заставляет читать? Эти газеты, эти журналы издаются для сектантов, не читайте их и не станете смущаться. Но позвольте: газета есть публичная кафедра, поставленная среди площади: с нее слышится речь всякому проходящему; газета, журнал могут попасть в руки православного, а мы знаем, что они и издаются-то именно для соблазна православных, — мы имеем немало жалоб от православных на этот соблазн: что же, ужели, хотя бы во имя той же пресловутой «свободы», ужели нельзя освободить нас, православных, от этой отравы, от оскорбления наших святых чувств, от того соблазна, который вносится в простую душу читателя этих изданий, существующих на немецкие деньги? Ужели теперь, когда милостью Божией раскрыты все злоухищрения нашего врага-немца, не ясно, что надобно просто, без всяких разговоров закрыть навсегда подобные издания и впредь зорко следить, чтоб они не возрождались на святой Руси?..
Признаемся, мы, старики, не можем никак усвоить себе эту масонскую теорию свободы. Нам все кажется: раз известное явление признано злом — надо с ним бороться законом, запрещением, наказанием, если средства нравственные, по упорству злой воли, не достигают цели. Между тем мы постоянно видим: против воров и разбойников, посягающих на чужую собственность, принимаются меры: их ловят, сажают в тюрьмы, ссылают куда-нибудь; а против посягающих на сокровища души народной, развращающих народ ложными учениями, отравляющих душу, похищающих веру из простой души русского человека — почти не принимается никаких мер. Вот, наконец, нужда заставила принять кое-какие меры: слишком уж резко стали выступать враги Церкви с своею пропагандой; но и тут — оговорка: эта мера принята на время, пока существует военное положение, а там — милости просим опять, г. Фетлер с товарищи, в Петроград, опять выступай смело с клеветами на православие, опять публично перекрещивай православных невежд, кого удастся загубить своею отравою...
Нет, решительно мы этого в толк взять не можем и во имя здравого русского смысла взываем: зло есть зло и никакой ему свободы быть не должно! В немецких землях собираются провести закон совсем запрещающий наше родное православие, а мы спокойно смотрим, как немецкие проходимцы под видом благочестия совращают наш простодушный, младенчествующий в вере народ? Мыслимо ли это? Торговать ядом строго запрещается, а издавать духовную отраву в виде газеты или журнала, в виде книг и брошюр — дозволяется? Да ведь отрава-то духовная, если уж вам угодно оберегать только целость государства, а не православие, — ведь это отрава дала себя почувствовать хотя бы и в государственном отношении в эту войну. Уважая якобы свободу религиозных убеждений, у нас не требуют, например, от менонитов строевой службы, якобы противной их религиозным убеждениям, а православного не спрашивают об убеждениях, и если бы он отказался идти в строй, то подвергся бы строгой каре военных законов. Следовательно: человек ложных убеждений, убеждений вредных для государства, притом заразительных для народной массы, получает привилегию освобождения от опасностей для его жизни; об этом хлопочут даже некоторые земства, требуя для санитарной службы в своих лазаретах исключительно менонитов... Продолжите основную мысль такого отношения к менонитам и сами увидите: к каким придете выводам. Что же: это безразлично для государства?... Говорите по совести!..
Враг каждого искушает сообразно с его наклонностями: немца он заражает гордынею и презрением к другим народам, а русского — его мягкосердечием, идеализмом, искажая сей идеализм и подменивая его ложными либеральными идеями. Немец отлично видит это и смеется над русским и пользуется его простодушием, его мягкосердечием для того, чтобы обманывать его и порабощать себе духовно и материально... И одним из могучих средств такого порабощения является совращение русского православного человека в немецкую веру, расхищение его духовных сокровищ, духовное его обезличение. И видят это люди умные, люди власть имущие, и принимают меры, но... только на военное время. Почему же не навсегда? С болью сердца мы ставим этот жгучий вопрос!..
Суеверные письма и молитвы
Лет пятьдесят тому назад, когда я еще учился в духовном училище, крестьянские мальчики, мои сверстники, принесли мне листочек, переписанный полууставом, под заглавием «Святое письмо». В нем говорилось, что в святом граде Иерусалиме близ Гроба Господня был слышан глас с неба: «Поражу весь мир бедствием!» А чтобы это бедствие не постигло, предписывалось читать, а главное — переписывать и рассылать приложенную при письме молитву, причем обещалось счастье тому, кто перепишет девять таких молитв и разошлет своим знакомым, а кто этого не исполнит, того поразит беда. И вот крестьянские дети старались переписывать эту безграмотную молитву и снабжали ею соседей, в том числе и меня. Помню, что молитва та показалась мне очень безграмотной и даже еретической, и я толковал своим простецам друзьям, что верить ей не следует, что надо молиться теми молитвами, какие есть в книгах церковных, а не какими- то, секретно распространяемыми неведомо кем.
Представьте себе, что это суеверие с молитвою и святым письмом живет и доселе! И теперь странствует эта молитва по святой Руси, и теперь тщательно переписывают ее досужие простецы и посылают повсюду, воображая, что сим делают доброе дело! Худо то, что, по-видимому, такими письмами закидывают наше христолюбивое воинство, благо пересылка в действующую армию бесплатная. Пишущий сии строки получил
