— Что это вы, гниды, бабушек убогих обижаете? — Ласково так спрашивает тот, что с доской, — Заплатить теперь за обиду придётся — по сотке с каждого.

— Ты на кого, на, тварь столичная, фраер гнилозубый, на, хвост поднимаешь? На буровиков, на, чукотских? — Тут же взвивается Михась.

Толстый Витька и вовсе говорить ничего не стал. Он и до Чукотки был слона здоровее.

А тут, как на ССК два месяца повкалывал, рекорд мировой, как выяснилось, устанавливая, так и вообще заматерел окончательно — Илья Муромец в натуре.

Говорливого он — его же собственной доской — по жбану приложил, а тому, что с выкидушкой — руку, выкидушку ту держащую, сломал, к такой-то матери, — только хруст на весь вокзал.

Прибежало ещё пятеро бойцов, один из них и вовсе — в форме милицейской, пистолетиком размахивает:

— Лежать всем! — Вопит истошно.

Ну, сам первым и лёг, да и сподвижники его — следом.

Обойму с патронами я в кусты зашвырнул, да и сам пистолет тут же на части составные разобрал, да и разбросал их в стороны разные — чисто на всякий случай.

— А как мы лихо, на, управились, — гордо заявил Михась, разбитую губу осторожно трогая, — Даже 'негл' не пролили, на!

Пролили, не пролили — но с вокзала пришлось срочно убираться.

Специально громко — типа для всех, говорю:

— Убираться надо, по хорошему. Лови, Миня, тачку — в Долгопрудный сдёргиваем!

Михась то — он сообразительный до чёртиков — просёк сразу, что 'Миня' — это он и есть.

Микроавтобус тут же поймал, всех в него загрузил — со шмотками вместе, и говорит водиле:

— Братан, на, до Долгопрудного — шементом! Такса — двойная!

Хорошо ещё Генка Банкин сразу поправил:

— Извините, уважаемый, мой приятель пошутил. Нас, пожалуйста, в тот аэропорт — откуда самолёты до Питера летают. А такса — тройная!

Михась даже заикал нешуточно — от удивления.

Два часа до аэропорта, полтора лёта — а вот и Питер родной.

В зал прилётов заходим, а навстречу песенка в тему, Розенбаум ранний, опальный ещё, в бизнес- политической элите не состоящий:

Я люблю возвращаться в мой город прокуренным гостем, Брать такси на стоянке, которой уютнее нет. И слегка тормазнуться на улице Зодчего Росси. В ожидании блеска мелькнувших в дали эполет. Боже мой, Боже мой, как люблю я домой возвращаться. Как молитву читать — номера ленинградских машин. И с родной Петроградской у старой мечети встречаться, Пролетая по белым ночам опьянённоё души.

Генка Банкин, душа нежная и ранимая, — даже прослезился слегка.

На стоянку, уютней которой нет, и направились.

Михась вдоль ряда свободных такси прошёлся, не торопясь, туда-сюда, выбрал водилу самого солидного — пожилого дядьку с роскошными седыми усами.

Рюкзаки в багажник побросали, расселись, Михась на переднее сиденье — рядом с водителем.

Достаёт Михась из портмоне полтинник, плюёт на него и к лобовому стеклу машины пришпандоривает, второй полтинник достаёт, плюёт на него, и рядом с первым размещает:

— Задним ходом, шеф, до Наличной, на! Поехали, благословясь!

Дядька то нормальный попался. Всего минуту в обалдении полном просидел, а дальше заржал, что тот даун хронический на концерте Евгения Петросяна, только стёкла автомобильные задрожали — оценил шутку.

— Да, ладно, — говорит Михась, пряча один из полтинников обратно в портмоне, — Обычно поехали. Только медленно очень, и у каждой встреченной пивной точки — остановка непродолжительная. Соскучал я что-то по пиву ленинградскому, водой невской разбавленному.

У всех пивных ларьков останавливаться, конечно, не стали. Только у первых трёх — потом писать захотелось. В общагу заваливаем, поднимаемся на седьмой этаж, где старшекурсники с ГРФ традиционно обитали — навстречу кот Кукусь идёт. Узнал нас, братишка полосатый, обрадовался, заурчал громко — песни запел.

Налили Кукусю в блюдечко 'негла' — шутки ради. А он и ничего, вылакал всё досуха, да и отправился на пятый этаж — тамошнему коту, по кличке — Буржуй, морду наглую бить.

Вот тогда-то я и понял — это мы на Родину вернулись.

И Родина для меня — это тот Ленинград, восьмидесятых годов века ушедшего.

И, если что, именно его я буду защищать — до патрона последнего.

А особняки на Рублёвском шоссе — и не хочется вовсе.

Пусть хоромы свои Суки Рублёвские, Алчные, сами — на фиг — защищают.

Рублёвские хоромы — Как знак беды большой. И чёрные вороны Кружатся над страной. В рублёвские скворечники Вороны те летят. И падалью, конечно, Накормят воронят. Давайте мы Рублёвку, Как ранее — Аляску, Загоним за валюту — Сопливым иностранцам.

Вот такой вот, блин непропечёный, — патриотизм.

Байка восемнадцатая

Последний Великий Поход

В моей жизни было множество рыбалок — успешных и не очень, летних и зимних.

Но эта — на месте особом.

Может быть потому, что в таком составе мы собрались в последний раз — уже через три месяца была Защита Диплома, разъехались все по стране большой, в экспедиции разные геолого-разведывательные, отдалённые.

А может — потому, что рыбалка эта получилась на удивление бесшабашной и какой-то бестолковой — относительно результатов конечных — а, может, и наоборот — успешной, как никогда. Это как посмотреть.

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату