склероза».
И вот в это-то самое время и поступили первые данные с Флюидуса. Космический зонд-автомат, отправленный задолго до того как начались описываемые здесь события, не только достиг намеченной звезды, но и передал на Землю невероятные вести.
У звезды была обнаружена огромнейшая планета, которая и сама-то оказалась горячей, никак не пригодной для жизни. Зато у этой планеты был спутник. Флюидусом его назвали (по-латыни это означает — текучий), потому что на этом спутнике атмосфера была текучая — плотнее земного воздуха, хотя и легче воды. Ученые даже не знали, вправе ли они назвать это атмосферой, аэросферой. Хотя и гидросферой назвать не могли. Не говоря уж о том, что существование на спутнике, почти вдвое меньшем, чем Земля, такой жидко-воздушной сферы оставалось загадкой. Самым же ошеломительным не только для ученых, но и вообще для всех явилось то, что на Флюидусе что-то громоздилось, что-то опутывало его — может, гигантская много-многоэтажная растительность, а может, что-то другое.
Очень увлекали эти новости Аню. Да и кого в тот год они не увлекали! Даже бабушка Матильда и та требовала от Ани подробных рассказов о Флюидусе.
А вот Тихая наоборот: на все попытки Ани рассказать ей о работе зонда-автомата, высадившегося на далекую планету, она только ворчала:
— Спутник! Зонт! Планеты! Болтают невесть чего! Откуда кому знать, иде это все происходит!
— Ну как же! А телевизор? Вы же сами видели!
— Чего видела-то? Ну летит штуковина! А может, она и всего-то… — Тихая показывала кончик ногтя. — Ну опускается. А куды? Может, в ту же самую Ахрику!
— Но ведь наука говорит! — сердилась Аня.
— Твоя наука, как ты, только и умеет кричать: «Знаю, знаю!» А кто знает, чего они там знают! Может, воображение одно, а не знатьё! Может, и вообще на свете нет ни звезд, ни планет — одна видимость?!
А у Ани и слов не хватало, чтобы доказать и объяснить. И она все усерднее занималась в кружке космонавтики и стала задавать уже такие вопросы, что преподаватель смотрел на нее с удовольствием и, объясняя что-нибудь, часто обращался прямо к ней. И тренировки в камерах Аня переносила лучше Фимы, который хоть и не жаловался, но выходил из камеры такой бледный, что на него даже смотреть было жалко. И с парашютом Аня прыгала, и карту звездного неба знала, и космическую навигацию изучала, и историю космических аппаратов. Впрочем, это уже не в тот год, а позже. Но как-то все эти годы слились в памяти воедино. Потому что если Аня когда и была в эти годы счастлива, так только в этом кружке да в воспоминаниях о невероятных приключениях, выпавших однажды летом на ее долю. Да еще когда слышала вести с далекого Флюидуса.
Она знала, что тв
Загадок-то было много. «Но разгадывать их, — сказала однажды Бабоныка, — придется, наверное, уже нашим правнукам». По этому поводу Фима, которому Аня по-прежнему многое рассказывала, выразился так:
— Некоторые люди охотно дезертируют в старость, и даже в смерть.
Животных на Флюидусе зондирование не обнаружило ни прямо, ни косвенно, и Аня долго это переживала.
Однако переживала, как переживают прочитанное в книге, — издали, со стороны.
И даже когда начала меняться жизнь Обитателей маленького дома на улице Зоологической, долго еще было ей невдомек, что ото начало
…Потому что началось все с болезни, со странной болезни бабушки Тихой.
Старуха, которая раньше и дня не могла прожить без конфет, начала капризничать: конфеты всюду теперь были «не те»: то начинка «не та», то и вся-то конфета «совсем другая», то обертка «черт те знает с чем», а то даже и коробка «несусветная». Продавщицам кондитерских отделов становилось дурно при одном появлении Тихой. Получив конфеты, она обнюхивала их и требовала набрать из другого ящика. Набирали из другого — опять не так. Из третьего — неладно. Кончалось тем, что шла Тихая к директору. Но и директор ничем помочь ей не мог.
От всех этих волнений Тихая даже слегла. Как-то Бабоныка пришла ее проведать и принесла коробку конфет. Тихая внимательно обнюхала колобку, особенно по углам, по ребрам, и, сморщившись, отодвинула:
— Не подходит.
Бабушка Матильда терпеливо улыбнулись
— Да вы только попробуйте, милая! Это же «Белочка»! Вот смотрите… так-так, дата выпуска… совершенно свежая.
Аня еще удивилась, что бабушка Матильда без очков нашла и прочла штамп кондитерской фабрики
Тихая опять понюхала, на этот раз конфету, и глаза у нее подернулись слезой — не то от старости, не то от жалости к себе.
— Начинка не та, — только и сказала она хрипло.
— Да как же — не та? Сколько себя помню, всегда была такая. Ох уж эта старость, ма шер, — все кажется, что в молодости было вкуснее.
— Хвормочка та, а начинка врет, — продолжала твердить Тихая.
— Ну, не ест — и не надо, — успокаивала бабушку Матильду Аня. — Может, у нее уже организм пересытился сладким!
— Не пересытился, а пресытился, — поправляла рассеянно Бабоныка и с озабоченной таинственностью продолжала: — Анечка, она ведь и вообще почти не ест. Борщ уж сама варит, хоть и очень ослабела. «Мательда, — скажет, — налей, принеси». Разумеется, без «пожалуйста». Я принесу, а она ложкой копнет — и отвернется: «Тарелка не та. Лучше чаю, — скажет, — принеси». Я принесу, а она: «Не в том чайнике заварила, бестолочь». Я уж и рассержусь: «Ах, конечно, вы только на саксонском фарфоре едите или на баварском!» Может, у нее аллергия, Анечка?
Аня глядела на бабушку Матильду и не знала, о чем больше думает: о том, что она перестала забывать и путать слова, или о болезни Тихой, которая прекратила есть сладкое, или о Фиме, потому что он стал вдруг так быстро расти, словно на него только сейчас подействовали таблетки, которые он пил в детстве от маленького роста.
Аня даже побаивалась иногда: вдруг он не сможет остановиться и будет расти всю жизнь… Но большой рост не мешал Фиме быть умным, как раньше не мешал маленький. Две его статьи напечатали в «Вестнике биологических наук», а одну даже на три иностранных языка перевели…
«Все-таки, — подумала в этом месте самокритично Аня, — о чем бы я ни размышляла, но стоит мне вспомнить о Фиме, и все мысли переключаются на него. Может, у меня уже тоже склероз, что я так легко забываю обо всем, кроме Фимы?»
Она встряхивала головой, отмахиваясь от лишних мыслей, и шла к бабушке Тихой:
— Что с вами?
— Видать, душа с телом расстается. Вот вижу тебя, а глаза закрыть хочется. Закрою, а от тебя одни кусочки. Голова одним пахнет, руки — другим, платье — третьим. А склеить-то, склеить — сил нет, девонька. Уйди, ради бога, приспособься к другому платию.
Бабоныку Тихая вообще перестала к себе допускать:
— С ума свести хочешь, да? Что за духи у тебя? Это ж задушиться можно, задохнуться! Это ж не духи,
