выворочено из кильсона.
Было расстреляно — если только опыт командира артиллерии галеаса его не обманывал — на стоун пороха больше, чем полагалось бы по норме. («И не боятся что пушки взорвутся, шельмы!» — усмехнулся капитан второго ранга.)
Вдобавок, пиратская картечь причинила куда больший ущерб парусам и рангоуту, чем могло бы показаться на первый взгляд. (С чего бы это, а?)
Кроме того, через разбитый фальшборт в море укатилось семнадцать ядер палубных девятифунтовок. Также за борт вывалились две аркебузы, среди которых одна — колесцовая: как было указано в рапорте, ее унес с собой в пучину сорвавшийся с мачты убитый матрос. Осколками разорвало семь мешков с пулями у сидевших на мачте стрелков, и все они также высыпались за борт.
От шальных пуль — непонятно чьих — погибли две свиньи в загоне: на радость команде.
Несчастья на этом не исчерпывались — залетевшие в нижние деки ядра разбили десятиведерную бочку с ромом, уничтожили большой медный котел, в котором подручные кока тащили «абордажный завтрак» — черепашье жаркое с пряностями, расколошматили шестнадцать матросских сундучков и пять офицерских, погубили вывешенный на просушку кафтан из тонкого сукна с галуном и золотыми пуговицами, принадлежавший лично судовому эконому, и дорогие форменные парадные туфли змеиной кожи эстандарт — гардемарина Чиоро. Другое ядро выбило из рук бежавшего на мостик буфетчика серебряный чайник с горячим пуншем, приготовленным для господ офицеров. Вспомнив этот чайник — чуть не в четыре фунта весом, грубоватого иннисского литья, — дон Нуньес с сомнением покачал головой, но потом махнул рукой — всякое бывает. Еще прямыми попаданиями ядер было выброшено за борт полтора десятка абордажных палашей и сабель, подзорная труба штурмана и ящик вина из запасов кают-компании. В довершении бед залп картечи превратил в лохмотья парчовую с бисерным шитьем епитрахиль корабельного капеллана, оставленную им в судовой часовне («Эх, падре, падре!» — не сдержал улыбки старпом). Но рапорт подписал и приложил судовую печать. Королевская казна не обеднеет, оплатив потери! Вот брашпиль — это хуже… Это хуже чем даже погубленное облачение преподобного Учоа, ибо мореный дуб в Дальних Землях взять неоткуда — значит, поставят какой-нибудь непросушенный тик или, прости Вертранг, сейбу.
Что еще было неприятно — трофейные корабли оказались в довольно-таки плачевном состоянии.
Руль бывшего «Разящего грома» был наполовину расщеплен, грот-мачта, поврежденная у основания бомбой, грозила обрушиться при малейшей попытке поднять на ней паруса, бизань-мачта лишилась вантов, оснастка была порвана цепными ядрами.
И все же это был прекрасный корабль, за который после надлежащего ремонта дали бы немалые деньги, тем более что на нем было множество пушек и большой запас пороха. «Отважный» — тоже неплохой ходкий фрегат — был побит меньше, но паруса оказались порваны в клочья, а бегучий такелаж, как нередко бывает в абордажных боях, оказался изрублен буквально не хуже амальфийских маккароно.
Забавно, что куда меньше поврежденный фрегат, похоже, придется тянуть на буксире, поскольку замена снастей — дело долгое, а вот «Нуэстра» пойдет сама.
На обоих судах взяли много добычи — золото в корабельной казне и в пиратских сундучках, побрякушки на пиратах, дорогое оружие… Добавить, что за отбитый королевский корабль команде выплатят премию в две тысячи риэлей — «цену флага».
Еще триста золотых полагается лично тому, кто поднял знамя на утерянном когда-то судне — но тут казна сэкономит на сгинувшем лейтенантишке…
Казначею и профосу вообще-то полагалось бы следить, чтобы никто не припрятал перстенек или цепочку, но профос был отправлен спать, а казначей пересчитывал ядра и провизию в кладовых взятого галеона — Аррано, как и де Ронкадор, полагал, что от казны не убудет, если верные слуги возьмут себе что-то из пиратской добычи.
Пиратские команды загнали в трюмы, заковав и отделив офицеров (или тех, кто по виду тянул на вожака).
Затем быстро и без лишних церемоний спровадили за борт пиратских покойников. Процедура очистки палуб длилась недолго. Быстро осмотрев карманы и кушаки убитых — ведь акулы не нуждаются в золоте — и стащив пригодную одежку, эгерийцы просто выкинули мертвецов за борт, не утруждая себя мелочами вроде саванов из старых парусов или камня, привязанного к ногам.
Покончив с этой невеселой обязанностью, экипаж под присмотром боцманов и старшин очистил палубу от обломков и приступил к замене поврежденных в перестрелке снастей.
Беглый осмотр старшим плотником показал, что «Акула» сама вполне сможет выйти в море, а на «Громе» придется заделать пробоины, укрепить бизань-мачту, а вместо руля сколотить огромное весло.
И работа закипела. Плотники, такелажники и парусные мастера работали, не покладая рук. Ныряльщики спешно латали корпуса, подводя на пробоины полузатопленных трюмов свинцовые пластыри. Помпы работали на всю мощность, откачивая воду — к ним даже приставили кое-кого из пиратов, посмирнее на вид.
На полуют снесли тяжелораненных корсаров — тех, кому лекарское искусство помочь уже не могло. Здесь они дожидались своей очереди на отправку за борт. Над легкораненными хлопотали мэтр Ардо и цирюльники вместе с пиратским лекарем (Аррано его тоже амнистировал своей властью — доктора нужны всегда). Лечили, конечно, не из человеколюбия — за каждого живого пленника-корсара казна платила пятую часть его стоимости, то есть не меньше сорока риэлей. В общем, удачный бой, чертовски удачный — про такие потом вспоминают годами, а после выплаты трофейных денег даже гальюнщики могут роскошно гулять целый месяц.
Это не считая того, что они получат за головы двух весьма известных корсаров — по пять тысяч за рыло назначили власти, что за Счастливчика, что за эту бабу. Обидно, что Рагир ушел — тот стоит уже двадцать тысяч, но тут уж как водится. А если окажется, что пираты не врали, и будет взято ата-аланское золото…
Да, этак можно будет уволиться в отставку и прикупить недурную плантацию!
Если бы только не гибель треклятого де ля Вега! И ведь даже бренное тело не вернешь дядюшке — щенок, наверняка, до костей сгорел. А достойному человеку, дону Ронкадору, отдуваться!
«Эх, маркизеныш, что ж ты, скотина, наделал?!»
Хотя, вдруг подумал Аррано, он ведь вполне мог оказаться на его месте!
Ну да ладно, у вице-короля племянников еще шестеро или семеро, не говоря уже о племянницах и живущих при его особе бастардах. Чадолюбив, ничего не скажешь. Иные родных детей от рабынь на рынок отправляют, а этот чины офицерские покупает. Да, вот ведь далеко ходить не надо. Старый Бальбоа пять лет переписывался с Герольдией, чтобы сына признать, а грандам все за так… Ничего, если дело выгорит, можно будет и титулок выморочный прикупить при удаче. Барон де Аррано — чем плохо звучит?
Но все же что-то не давало старому моряку успокоиться. Дурное предчувствие омрачало его чело. Его капитан сейчас, может быть, бьется не на жизнь, а на смерть с пиратами, а он ничем не может помочь Ронкадору. И в таком неведении ему пребывать три дня, как распорядился сам капитан. Однако Аррано уже решил, что по их истечении не снимется с якоря и не уйдет отсюда согласно подписанному доном Орио приказу, а отправит на берег поисковую партию, во главе которой, если надо, пойдет сам.
Потому что…
Нет, не потому, что если Ронкадор станет генералом, то Аррано будет возведен в капитаны первого ранга. Не потому, что возможна богатая добыча. А потому что… потому что де Ронкадор настоящий человек, каких мало, и потому что если ты можешь кого-то спасти, то ты должен попытаться это сделать. А еще потому, что если командир может быть другом подчиненного, то Орио был его другом. А дружбу поседевший на службе короля капитан второго ранга, ушедший в свое время в море из духовной семинарии, где каждый жалкий послушник тыкал ему в лицо его происхождением от «злокозненных язычников», умел ценить, как никто.
Всеобщую радость не разделял еще один человек — корабельный колдун Энильо Несс.
Сейчас он сидел в своей каюте, ощущая смутное, но недвусмысленное беспокойство. И причина беспокойства была настолько глубока, что разглядеть ее в зеркале души было невозможно. Он уныло посидел у иллюминатора, ковыряя обломанным ногтем бронзовую раму, затем походил по каюте туда-сюда,
