новобрачных. Догонять Майлса и навязывать ему свое сочувствие Ригли не хотелось. Для себя он решил, что будет лучше, если Майлс самостоятельно во всем разберется. Сам же Ригли предпочел остаться в банкетном зале, чувствуя, что его благоразумное, взвешенное поведение, скорее всего, будет оценено положительно свидетелями столь экстравагантной выходки со стороны его босса. Что-то подсказывало Ригли, что в ближайшее время положительное мнение о нем среди адвокатского сообщества может сыграть важную роль в его жизни.
Сам же Майлс все никак не хотел признаваться себе в том, что Мэрилин не просто обвела его вокруг пальца, но и нанесла серьезневший урон его профессиональной репутации, а также обманула в лучших чувствах. Стоя в скоростном лифте, который уносил его к пентхаузу, он мрачно топтался на месте и на все лады повторял про себя последние слова Мэрилин:
Багажом Мэрилин.
Отшвырнув носильщика в сторону и едва не перевернув тележку, Майлс бросился к дверям номера. Мэрилин как раз заканчивала складывать последние мелочи в небольшой саквояж. Как только Майлс показался на пороге, лежавшая у ног Мэрилин борзая подняла голову, оскалилась и предупредительно зарычала.
Появление Майлса, похоже, ничуть не удивило Мэрилин.
— Привет, Майлс, — бесстрастно сказала она. — Фредди позвонил и предупредил, что ты сейчас будешь.
Майлс не нашел в себе сил даже на то, чтобы хорошенько выругаться в адрес Фредди. Гнев, злость, ярость — все эти чувства в один миг покинули его, оставив наедине с отчаянием и опустошенностью.
— Возвращаешься домой в Лос-Анджелес? — спросил он, безуспешно пытаясь придать своему голосу безразличие и непринужденность.
— Да, — ответила Мэрилин и посмотрела на него с сочувствием. — И кстати, думаю, будет справедливо предупредить тебя кое о чем. Выждав соответствующее приличиям время, я попрошу Фредди подать ходатайство о том, чтобы тебе запретили подходить ближе, чем на пятьсот футов к моему дому.
— Ты имеешь в виду мой дом?
— У меня есть основания предполагать, что суд пойдет мне навстречу, и недвижимость, являющаяся основным местом проживания, будет зачислена в счет отступных при разводе.
Майлс со вздохом кивнул и подумал:
— Скажи, Мэрилин, эта ночь, которую мы провели вместе, — она для тебя хоть что-нибудь значила?
На лице Мэрилин появилась так хорошо знакомая Майлсу убийственная игривая улыбка.
— Знаешь, дорогой, эта ночь значит для меня очень многое. — Тут она снова улыбнулась, и Майлс невольно втянул голову в плечи. — Полагаю, она значит для меня ровно столько же, сколько и для тебя, а именно — половину твоего состояния. Согласись, это действительно немало.
Потом выражение лица Мэрилин несколько смягчилось, и в ее взгляде появилось даже что-то похожее на нежность или признательность.
— Можешь мне поверить, Майлс, — низким чувственным голосом произнесла она, — ты навсегда останешься для меня самым любимым мужем.
Майлс вздрогнул, словно человек, которого в темноте задела крылом летучая мышь.
— Мэрилин… прошу тебя!
— Пожалуйста, давай подумаем… давай попробуем… может быть, получится…
— Извини, дорогой, мне сейчас не до сантиментов. Во-первых, я не в настроении, а во-вторых, я действительно опаздываю. — Наклонившись к Майлсу, она чмокнула его в щеку и добавила:
— Ну, все, я пошла. Перед отлетом нужно еще вернуть собаку. Я ведь ее напрокат брала. Хороший песик, дрессированный.
У Майлса закружилась голова. С замиранием сердца он проводил Мэрилин взглядом. Вздохнув, тяжело опустился на красную кровать и застонал от почти физически ощущаемой горечи и боли потери. Этот стон был прерван недовольным рычанием. Майлс вздрогнул и посмотрел в ту сторону. Оказывается, не успела Мэрилин выйти за порог, как хорошие манеры вмиг покинули борзую, и та, вскочив на кровать, в свое удовольствие растянулась на красных простынях.
Майлс импульсивно протянул руку, чтобы погладить пса, но тот лишь оскалился, предупреждая, что ему, по всей видимости, тоже не до сантиментов.
Откуда-то из холла, по всей видимости, уже от лифта, донесся звучный голос Мэрилин:
— Говард!
Афганец подобострастно завилял хвостом и бросился на ласковый зов. В этом Майлс прекрасно понимал собаку. Он и сам был готов броситься вдогонку, если бы Мэрилин хоть шепотом, хоть жестом поманила его.
Между тем у собаки появилось одно срочное дело, которое заставило ее задержаться у выхода. По всей видимости, пес засиделся в помещении и больше терпеть не мог. Впрочем, не исключено, что своим поступком он хотел сообщить Майлсу все, что о нем думает. В общем, прервав свой бег к лифту, афганская борзая сделала небольшой крут у порога гостиной и, согнувшись грациозной дугой, оставила на белом ворсистом ковре довольно солидную для столь изящной собаки кучку дерьма.
Убитый горем Майлс сидел на кровати и смотрел туда, где, распространяя по великолепному помещению зловоние, лежала эта кучка. И он воспринял ее как полную, предельно точную метафору всей своей жизни.
Глава 16
В Голливуде стоял отличный денек.
Небо было ясное, дул легкий ветерок, и городской смог ощущался лишь в самом низу, у подножья холмов. А вот выше в воздухе можно было почувствовать лишь запах денег.
Свежие после занятий йогой, посещения массажиста и салона красоты, Мэрилин с подругой — абсолютно живой Сарой Соркин — загорали на площадке возле бассейна Майлса. Оба ротвейлера Мэрилин также были здесь; один мирно дремал, найдя тень под ближайшим кустом, а другой мужественно терпел жару, считая, что удовольствие дремать, положив голову к ногам обожаемой хозяйки, того стоит.
Из огромных, похожих на черные валуны стереоколонок лился голос Эдит Пиаф. «Non, rien de rien! Non, je ne regrette rien…»[6] — пела она. Обе женщины лениво созерцали искрящуюся на солнце гладь бассейна. Мэрилин при этом потягивала свой любимый ромовый коктейль, а Сара на этот раз выбрала для себя стаканчик пепто-бисмола.[7]
Мысли Мэрилин непроизвольно вновь и вновь возвращались к Майлсу. Она никак не ожидала от него такой реакции. В отличие от большинства мужчин в такой ситуации, в его поведении не было ни намека на
