Джон Л. Бирн
Ноктюрн
Первое чудо случилось в понедельник, когда Эдельмен вошел в лифт, чтобы ехать вниз. Лифт подошел, дверцы раскрылись, и там, прислонившись спиной к дальней стенке, стояла она. Она. Он едва не лишился чувств. Он в первый раз видел ее вот так: во плоти, совсем близко. На мгновение он подумал, что ему это только кажется. Что к нему снова вернулись галлюцинации — его проклятие, которое терзало его столько лет, пока он все-таки не обратился к психологу.
На ней были длинные шорты из обрезанных джинсов, скромная кофточка с завязками на спине и стоптанные спортивные туфли. Ее каштановые волосы выбивались в чудесном художественном беспорядке из-под ярко-оранжевой банданы. Она была не накрашена, но Эдельмен узнал ее сразу. В первый раз он увидел это лицо на обложках «Космополитен» и «Вог». Около трех лет назад. Одна стена в его трехкомнатной квартире представляла собой настоящий иконостас из ее фотографий — место благоговейного поклонения этим темным глазам, этим полным губам, как будто припухшим от поцелуев. Она была героиней его самых темных и сокровенных фантазий — тех, о которых ты не расскажешь даже самым близким друзьям.
— Доброе утро, — сказала она, когда Эдельмен вошел в кабину. Без помады ее губы казались уже не такими пухлыми. У нее были красивые, ослепительно белые зубы и добрая искренняя улыбка.
— Доброе утро, — выдавил Эдельмен, борясь с нервным приступом тошноты. Его сердце билось так сильно, что он почти и не сомневался, что она тоже слышит его бешеные удары в тесном пространстве кабины.
Больше они не сказали друг другу ни слова. Когда лифт приехал на первый этаж, Эдельмен посторонился, чтобы она вышла первой. Она опять улыбнулась ему, сказала: 'До свидания' и направилась к выходу из подъезда решительной, почти по-мужски целеустремленной походкой.
Эдельмен пошел следом за ней на непослушных, как будто ватных ногах. Кровь по-прежнему стучала в висках. Рейчел МакНиколь! В его доме! В восемь утра, в такой небрежной «домашней» одежде… вряд ли она здесь в гостях. Эдельмен вышел на улицу и окунулся в липкую августовскую жару.
Рейчел МакНиколь! Эдельмен хорошо помнил тот день, когда он узнал ее имя. Он часто видел ее фотографии в каталогах одежды, сложенных у почтовых ящиков в холле, — в тех самых журналах мод, где снимаются красивые женщины без имен. Стройные крепкие тела. Гордые надменные лица. Именно такие лица, к которым Эдельмен всегда испытывал смешанное чувство жуткой любви и щемящей ненависти. Тела и лица, которые были недостижимы и к которым его влекло так отчаянно и надрывно. Высокомерные, замкнутые и холодные, они дразнили его… они насмехались над ним своей совершенной красотой, отчужденностью и запредельной неприкосновенностью.
И была среди них одна черноглазая темноволосая богиня, которая выделялась из всех. Которая захватила его воображение целиком. Такого с ним не бывало со старшей школы, когда он украдкой рассматривал голых девочек на страницах «Плейбоя» и воображал себе, что бы он с ними сделал, будь у него возможность. Это были совершенно безумные, даже извращенные фантазии. Однако у девочек из «Плейбоя» были какие-то имена. Манекенщицы из журналов мод всегда оставались безымянными.
Но однажды он проходил мимо газетного киоска на 28-й улице и увидел ее лицо на обложке «Вог». Броский, даже немного тяжеловатый макияж совершенно ненатуральный, по моде журнальных моделей того года. Но Эдельмен узнал абрис губ, подбородок. Это была она. Он купил журнал. Внутри было еще страниц двадцать ее фотографий. А на первой странице, где перечисляли фамилии всех моделей, было указано и ее имя: Рейчел МакНиколь.
Через три выпуска ее лицо вновь появилось на обложке, и потом еще месяца через четыре. В следующий раз, хотя ее фотографии не было на обложке, Эдельмен все равно купил журнал в надежде, что фотографии будут внутри. Может быть, даже в разделе женского белья. Чтобы сполна насладиться ее безупречными формами, от которых он просто стонал. Его надежды оправдались только частично. Но зато он был вознагражден коротенькой, на одну страничку, статьей про нее — восходящую звезду модельного бизнеса.
Он узнал, что она из Техаса — и поэтому вовсе не удивился, когда услышал ее акцент, — что ей двадцать лет и она не замужем. В статье было написано, что она живет совершенно одна, даже без обычного табуна кошек, которыми, кажется, были одержимы все без исключения молодые женщины, знакомые Эдельмена. У Эдельмена была аллергия на собак и кошек. И он очень обрадовался, узнав, что в этом смысле его фантазиям нет никаких ограничений.
Остаток дня он провел как в тумане. Ждал не дождался, когда будет пять и можно будет идти домой. От мыслей об этой женщине у него, натурально, раскалывалась голова, как это бывало раньше — пока он не прошел курс лечения.
В тот вечер он придумал себе тысячу оправданий, чтобы прокатиться на лифте вверх-вниз. Он три раза спускался в бакалейную лавку на Колумбус-авеню, где всякий раз покупал какую-нибудь ерунду. Потом ему надо было обязательно вынести мусор. Потом — опять на Колумбус, теперь за вечерней газетой. В надежде увидеть ее. Он трижды перепроверил таблички с именами на почтовых ящиках. Дважды — таблички с фамилиями жильцов на домофоне. Ее имени там не было. Наверное, она снимала квартиру. Эдельмен знал по меньшей мере троих жильцов у себя в подъезде, которые уехали в отпуск на весь август, покинув унылый и пыльный город.
В тот вечер он с ней не встретился. И потом — хотя он четыре дня подряд выходил на работу утром в то же самое время и даже специально задерживался в парадном, так что в четверг едва не опоздал на работу, — она так и не появилась.
В пятницу вечером он возвращался домой с работы в совершенно мерзком настроении. Он устал, ему было муторно и противно, и вообще он довел себя до полного отвращения к жизни. Эдельмен работал в аптеке в южной части Парк-авеню, неподалеку от 28-й улицы. Он был хорошим работником — наверное, самым лучшим из всех. Он знал, как смешивать лекарства. У него были сноровка и мастерство. Даже можно сказать — талант. Но у него были начальники-идиоты, которые мешали ему проявить себя в полной мере, а его сослуживцы не особенно интересовались вещами, о которых Эдельмену хотелось бы поговорить. А иные — не все, конечно, но некоторые, — принялись откровенно смеяться, когда у него как-то случайно вырвалось, что он состоит в клубе любителей фэнтэзи и ролевых игр.
— Неудивительно для человека с твоими проблемами, — сказал тогда Билл Уиттакер, и Эдельмен пожалел, что вообще завел доверительный разговор с этим придурком.
В общем, это был неудачный день. Просто кошмарный день. И в довершение ко всем «радостям» Эдельмен выставил себя полным кретином. Он пригласил Кэролайн Мюррей на ужин, и она ему отказала. Причем — отказала при всех. Громко и издевательски.
Жизнь — дерьмо, заключил Эдельмен, когда ехал домой на метро. Чтобы хоть как-то себя утешить, он представлял себе, что бы он сделал с Кэролайн Мюррей, будь у него возможность. Всякие мерзкие и непотребные вещи унизительные и болезненные. В особо извращенной форме. Вещи, которые не имеют вообще никакого касательства к сексу, пусть даже и воплощаются в виде жесткого порно. Всякие извращенные штуки, пронизанные даже не вожделением, а яростью и бессильной злобой.
И что самое мерзкое: после той встречи в лифте утром в понедельник он больше не видел Рейчел. Он уже начал подумывать, что ничего этого не было, что ему померещилось… а такое вполне могло быть, если принять во внимание его проблемы. В последнее время ему вроде бы стало получше. Но вот на прошлое Рождество… Эдельмен невольно поежился, смутно припомнив события той бредовой недели. И если та встреча в лифте тоже была…
Да вот же она!
Рейчел…
Идет по 75-й улице от западной части Центрального парка. Скромный, но стильный деловой костюм. Юбка, блузка, туфли на невысоком каблучке. Длинные волосы уложены в элегантную прическу. Неброский, но очень изысканный макияж. В руках — стопка библиотечных книг. Штук семь или восемь. Она держала их
