В конце 1817 года вновь встал вопрос о приглашении Гегеля в Берлинский университет. Прусское министерство внутренних дел разукрупнилось. Возникшее министерство по делам вероисповеданий, которое ведало вопросами религии, здравоохранения и просвещения, возглавил барон фон Альтенштейн, глубоко убежденный в государственном значении гегелевской философии. Едва заняв высокий пост, Альтенштейн написал личное письмо Гегелю. Безобиняков он предложил ему оклад в 2000 прусских талеров, что равнялось примерно 3500 флоринов, то есть больше чем в два раза превосходило жалованье философа в Гейдельберге. Письмо прибыло в начале января 1818 года. Две с половиной недели ушли на размышления. Берлин — центр немецкого Просвещения: здесь Академия наук, театры, музеи, библиотеки; здесь в столице одного из наиболее крупных немецких государств можно получить многочисленную и подготовленную аудиторию; здесь живет еще память о Фихте, и стать его преемником почетно. 24 января Гегель ответил согласием. Вместе с тем его интересовали некоторые детали. Как обстоит дело с дополнительной натуральной оплатой (рожь и полба)? Будет ли бесплатная квартира? Получит ли семья после его кончины пенсию? Гегель напоминал, что в Гейдельберге он недавно, только что обзавелся хозяйством, а в Берлине ему придется все устраивать заново, поэтому просил в качестве подъемных не только реально истраченную на переезд сумму, а нечто большее — 200 фридрихсдоров. И последняя просьба — освободить от пошлины ввоз имущества в Пруссию.
Ответ поступил из министерства. Официально сообщалось, что 12 марта король Пруссии подписал указ о назначении Гегеля ординарным профессором философии Берлинского университета. В качестве подъемных полагается — 1000 талеров, сумма меньшая, чем запросил профессор, но разница будет возмещена тем, что жалованье он станет получать с более раннего срока, чем приступит к работе. Пенсионная касса для вдов в Берлинском университете функционирует нормально. Пошлины, разумеется, не будет, нужно лишь своевременно дать сведения о количестве мест багажа. Бесплатные квартиры в Берлине преподавателям университета не предоставляются. Оклад профессора Гегеля будет достаточно велик, чтобы он смог устроиться надлежащим образом. Если возникнут трудности, то министерство примет все меры для улучшения жизненных условий столь прославленного ученого. Относительно натуральной, оплаты в министерской депеше ничего не говорилось, но это молчание было достаточно красноречивым. Берлинский университет существовал лишь восемь лет, и здесь не знали средневековых нравов, державшихся еще в захолустье; Гегель больше не вспоминал ни о ржи, ни о полбе. Тем более что Альтенштейн посулил ему нечто большее — избрание в Прусскую академию наук. Гегеля спрашивали, когда он сможет приступить к чтению лекций. Он ответил: в конце октября. Тогда ему сообщили, что жалованье будет начисляться с 1 июля.
Сборы в дорогу заняли свыше трех недель. Багаж отправляли заблаговременно, по частям: в конце августа два сундука с постельными принадлежностями и домашней утварью, спустя неделю еще три места: два ящика книг и кофер с бельем. Оставшиеся вещи, казалось, войдут в один сундук, поэтому Гегель послал в министерство вероисповеданий реестр на шесть мест с просьбой выдать разрешение на их беспошлинный провоз. Однако непосредственно перед отъездом возникло еще одно, седьмое место; прошение о снятии с него пошлины отправили уже в пути из Франкфурта-на-Майне.
Ехали не спеша. На несколько дней задержались в Иене, воспользовавшись гостеприимством книготорговца Фроммана, старого друга, крестного отца внебрачного сына Гегеля — Людвига.
Повидались с Кнебелями; наблюдательный старик заметил у философа нечто новое, ему раньше незнакомое: чувство юмора. В былые времена, когда у Гегеля не хватало аргументов, он становился многословен, теперь же все чаще отшучивался.
Один день посвятили поездке в Веймар, чтобы нанести визит Гёте. Некогда дружественные отношения распались по недоразумению. Гёте неверно истолковал одно место из предисловия к «Феноменологии». (А может быть, ему стало известным письмо Гегеля Шеллингу от 23 февраля 1807 года, где о Гёте говорилось, что «из ненависти к абстрактным мыслям он придерживается чистой эмпирии, вместо того... чтобы перейти к понятию, которое только-только начинает проглядывать».) До начала 1813 года Гёте считал себя в ссоре с Гегелем. Затем недоразумение рассеялось. В Нюрнберге Гегель принимал участие в опытах физика Зебека, основывавшихся на гётевской теории цвета. При этом Гегель предложил термин для открытого Зебеком явления — «энтоптические цвета», которым потом широко пользовался Гёте. После выхода в свет «Энциклопедии» профессор Буасре обратил внимание Гёте на те страницы, где автор солидаризировался с «Учением о цвете». Поэт немедленно послал Гегелю привет, а вскоре и небольшую записку с приложением своей новой естественнонаучной работы. Философ ответил обстоятельным, витиевато написанным письмом, в котором отмечал заслуги Гёте в изучении природы света и цвета. Теперь они были рады снова увидеть друг друга; огорчала и гостя и хозяина лишь кратковременность их встречи.
24 сентября у Фроммана отпраздновали четырехлетие младшего отпрыска — Иммануила. И только тогда двинулись дальше. Дорога из Иены в Берлин заняла четыре дня. Ночевали в Вейсенфельзе, Лейпциге, Виттенберге. 29 сентября наконец прибыли в столицу Пруссии. Нанятая квартира еще не была готова, и лишь через неделю семейство Гегеля водворилось в дом на углу Лейпцигерштрассе и Фридрихштрассе. Впоследствии Гегель перебрался ближе к университету — Ам Купферграбен, 4, где прожил до конца своих дней.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ. СОВА МИНЕРВЫ ВЫЛЕТАЕТ В СУМЕРКИ
На всякого мудреца довольно простоты.
В Пруссии философ акклиматизировался быстро, Столичные будни отличались от жизни в Гейдельберге. Расширился круг знакомств, да и знакомые стали рангом выше: министры, тайные советники, знаменитости из мира науки и искусства. После победы над Наполеоном монархия Гогенцоллернов претендовала на ведущее место в германском мире. Берлин жил интересами большой политики. Гегелю это импонировало.
Дома, правда, все обстояло по-прежнему. Как и раньше, велась хозяйственная книга, где учитывался каждый приобретенный и истраченный грош. Ежеквартально философ получал 500 талеров жалованья, к ним присоединялись студенческие взносы за лекции и гонорары. Жене раз в неделю на продукты вручалось 10 талеров. Квартиру, прислугу (за квартал — 7 талеров 12 грошей) и прочие расходы глава семьи оплачивал сам. В Гейдельберге профессорша Паулюс его пугала: в Берлине пьют вино наперстками. Гегель и здесь, в Пруссии, верен швабским привычкам: на вино уходит немало денег. Всегда профессор готов выпить чашку хорошего кофе. А вот кормят в его доме сытно, но просто, без деликатесов. (Когда после смерти Гегеля один из его учеников спросил, что было любимым блюдом покойного, вдова не поняла вопроса. Любимое блюдо? Такой категории в ее домашнем хозяйстве не существовало.) Значительное место в бюджете Гегеля занимают наряды жены, да и сам профессор не прочь принарядиться («борьба против моды — мальчишество», — говорит он на лекциях). В графе расходов — книги, театр, концерты, иногда ресторан. Гегель охотно ходит в гости и принимает их у себя.
Как рассказывают люди, близко знавшие философа, Гегель никогда не уклонялся от развлечений, наоборот, чем дальше, тем больше они становились его настоятельной необходимостью. Всегда готовый поболтать, он охотно выслушивал городские сплетни, живо обсуждал политические новости. Общество женщин было ему приятно; юность и красота становились предметом его внимания и даже шутливого поклонения. По временам ему нравились ординарнейшие люди, как будто его собственное глубокомыслие нуждалось в компенсации с помощью чужой поверхностности и банальности; к подобного рода личностям он питал порой какую-то добродушную симпатию. Таким, как мы уже знаем, был Нитхаммер. В Берлине Гегель нашел себе нового, очень похожего на него друга. Иоганнес Шульце служил в министерстве вероисповеданий и ведал делами высшей школы. Он жил рядом с Гегелем, и они часто бывали вместе.
«Однако, —пишет Розенкранц, — следует обратить внимание не только на дружелюбную сторону поведение Гегеля в обществе, но и на его жесткую решимость, непреклонность, упрямство, его, как это принято называть в Берлине, деспотизм. Механизм берлинской жизни требует умения придерживаться
