отрезана.
Резкое противоречие между действительностью и официальными сводками. Луга занята. Были листовки: немцы не хотят уничтожать Петербург, но Москву сожгут.
Радио и официальная информация все больше не удовлетворяют: поразительна бездарность советского аппарата. Население совершенно не понимает, что происходит.
Для меня ясно, что теоретически — раз не было измены и нет внутри страны движения против правительства — можно понять происходящее только лучшим <вооружением противника> (например, сверхтанки у Гитлера) и слабостью <нашего> Генерального штаба сравнительно с немецким. Мне кажется, патриотизм, мужество, авиация — на нашей стороне. Теоретически гитлеровская авантюра должна кончиться для него катастрофой.
Отчего оставлены Екатеринославль, Одесса и т. п.? Отчего инициатива все время в руках немцев? Что будет через месяц?
Я думал, что война кончится к зиме. Теперь появляются опасения. Кончится к зиме в том смысле, что движение немцев будет остановлено.
Вчера утром разговор с Гамалеей — опасение мое, что разрушается организация здешнего курорта для помещения академиков и главным образом детей? Гамалея не чувствует своей ответственности. Фактически я выдвинул его <председателем академической Группы Борового>, совсем не зная его деловитости и основываясь на его научных заслугах. Он честолюбив, но старается исполнять добросовестно свои обязанности. Нет инициативы и очень заботится о себе и своих. Но, думаю, человек порядочный.
Был у Баха и Зелинского. Бах сильно поддался. Оба с Зелинским хотят ехать в Казань. Надо, чтобы был обеспечен вагон — до зимы. Бах обещал написать кому нужно.
Оставление Чернигова. Сводки все больше возбуждают недоумений. Никаких сведений о боях («Бои на всем фронте») — и в то же время постоянные «отступления». Сводки наполнены партизанами, где, возможно, много выдуманного. В то же время ополченцы уже в бою. Где войска? Опять растут зловещие слухи — сдача двух генералов на юге, украинское националистическое движение. В газетах было об Одессе — население и моряки. Говорят, масса раненых в Сибири — Томске и т. д.
После 1-го сентября 1939 года прошло больше 22-х месяцев, и эта война длится, и многие не видят ей конца, — захватила и нашу страну. Благодаря ей я пишу эти строки в курорте Боровом в Казахстане, где никогда не думал быть, не думал, что в мои годы окажусь в тысячах километров от Москвы со своей семьей.
Сегодня по радио появилось известие о прорыве в Киев немцев. Настроение кругом тяжелое. Вновь возобновились известия о поражении — прорыве <немцев> на юге при начале войны, сдаче двух генералов с войсками. Говорят, что в Киеве нет войск, так как армия отрезана в Бессарабии, <говорят> о бездарности Буденного и К°. Гитлер свой план захвата Украины исполнил. Но население сознает <создавшееся положение> — и это скажется.
Я не сомневаюсь (как многие другие) в окончательном <исходе> войны — но дело идет хуже, чем я думал. Все же думаю, что раньше зимы положение выяснится.
Чувство спокойное у меня неизбежности смерти как естественной правды. К старости примиряешься со смертью, сопровождаемой страданием. Чувствую вечность...
27.IX мы переехали в зимнее помещение. Переезд этот сопровождался совершенно диким поведением некоторых академиков. Самое печальное поведение Гамалеи и его семьи. Он использовал свое положение председателя Группы (хотя в это время Группа уже не существовала юридически). И некоторые другие, как Л. С. Штерн, следовали его примеру — захватила комнату Мандельштамов и уехала на время в Казань.
После оставления Киева и взятия Полтавы резко изменилось настроение. Многие не верят известиям; радио — бездарное и часто глупое — <говорит> о мелочах, когда ждут точных данных; <его> начинают менее слушать.
Резкое падение уверенности в успешный конец войны. У меня этого нет — я считаю положение Германии безнадежным. А с другой стороны, для меня ноосфера — не фикция, не создание веры, а эмпирическое обобщение.
Говорят об измене. Думают, <виноваты> украинцы. Прасковья Кирилловна думает, что если немцы объявят о собственности земли, то на Украине они найдут поддержку. Наташа допускает влияние украинских кругов немецкой ориентации — кругов хлеборобов, которые выдвинули Скоропадского, который как-то промелькнуло в газетах — был во Львове.
Как бы там ни было, занятие <немцами> всей Украины и исчезновение нашей Южной армии всех смущает. Получается такое впечатление, что Одессу, Киев, Ленинград, Москву защищают партизаны и население, частично (Одессу и Ленинград) — моряки. Но где армия? Какая территория занята?
Сегодня получил «Известия» от 1-го октября (очевидно, говорят, на самолете идет в Свердловск), и из нее узнаем о том, что румыны заняли Кишинев, давно...
Очевидно, первое впечатление о Германии должно было быть такое, о котором мы не имели понятия — и которое от нас было скрыто ложными, приукрашенными извещениями Информбюро.
Все-таки <положение> неясно.
Здесь из служащих и в поселке Боровом много взяли на фронт — заменяют женщинами. Население не получает хлеба — семьи взятых на войну не могут купить хлеба. Большое недовольство и тревога.
Прочел на днях юбилейное <издание> по случаю 185-летия Московского Университета, официальное — следовательно, многое освещающее под цензурой. С этой точки зрения оно очень характерно. Там я нашел и свою оценку — и тоже есть умолчания цензурные! Как <было> при царях, так и <осталось> при Советской <власти>!
В конце концов, благодаря бестактной деятельности «представителей» Академии, курорт закрыт. Как бы это не было надолго? Зависит от хода войны? 10-й флигель, куда нас хотели сперва перевести, отведен для Военно-медицинского Института им. Сеченова, который пока в Севастополе. Мы чувствуем себя не вполне прочно.
Читал дневники и архив Нюты[140] несколько недель тому назад. Ее яркая внутренняя жизнь видна в ее письмах и дневниках. Но для меня <чужда> эта горячая христианская вера, связанная с христианством в наши дни, когда подрываются основы той реальной канвы, вне которой христианин строит себе реальную обстановку, явно неправильную, в которую верит.
Умная, дорогая Нюточка в дневнике 1916 года — последнего года, который она пережила целиком, — обращается к Господу как реальному лицу, который может помочь. Она пыталась найти опору в философии и изучала Даннемана: русский перевод, без переплета, сохранился — весь подчеркнутый и проникнутый ею [141].
Наташа здесь прочла недавно мне, Ане и Кате Ильинской мой разговор с Л. Толстым, о котором я абсолютно забыл, где я защищал веру в бессмертие личности. Я знал, что я одно время так думал, и знал, что в письмах не раз соболезнуя по поводу смерти — к близким <умерших> высказывал это[142].
8 октября утром я подписал составленный Л. С. Бергом текст обращения к директору Заповедника
