студентов. Указывая на чьи-нибудь часы, Карлос говорил: 'Я никто без своих часов. Это мой предмет силы'. Студент смотрел на свои часы и задумывался над этой короткой сентенцией, этим кратким аудиторным кастанедаизмом, просочившимся сквозь массивный свод, и удивлялся тому, что Карлос тут наговорил.
'Это вопрос социализации, - решительно заявляли Карлосу. - Дело не только в том, чтобы воздерживаться от составления мнения, но и в намерении, в том, чтобы не допускать целостности мира'.
Ну, конечно! Старый предохранительный клапан. Если решить с каким-нибудь вывертом открыть этот источник и не считать часы лишь простым хронометром, они могут быть чем-то гораздо большим. Дело в намерении. Дон Хуан говорил, что все можно использовать для силы - ей-богу, ничто не убежит от пристального взгляда новых шаманов - ни пустыня, ни аудитория, ни наручные часы, ни автострада.
'Когда я ехал сюда по шоссе, у меня было это ощущение на макушке. Оно связано с усилением и разрушением мира'.
Карлос говорил, что у него часто бывает такое ощущение, когда он едет по автостраде Сан-Диего через туннель, будто крыша его 'Фольксвагена' задевает своды. Он чувствует, что не проезжает под эстакадой, но продирается под ней, и в какой-то момент он ощущает все линии, связанные в некой паутине, составляющей сеть Потока. В течение какого-то головокружительного момента он находится там, подключенный к этой сети. Голова его касается крыши автомобиля, крыша автомобиля касается свода туннеля, а сам туннель, этот огромный бетонный пролет, неожиданно предстает в своем истинном виде как одна из линий мира, соединяющая миллионы обозримых объектов и уходящая в бесконечность.
И как раз сейчас, когда Карлос ведет свой микроавтобус по автостраде Сан-Диего, где-то около Вестминстера или Хантингтон-Бич или где-то еще, когда он осознает, что туннель представляет собой одну из линий мира, целостная картина разрушается - шоссе, небо, крыши, витрины - все сворачивается в самое себя, как карточный домик. Хлопхлопхлопхлопхлопхлоп.
И на мгновение он оказывается в Отдельной Реальности дона Хуана. Шоры его культурной обусловленности спадают с его глаз, и он... видит.
И не важно, находитесь ли вы в соноранской пустыне или на автостраде Сан-Диего. Везде одно и то же.
Но Карлос предупреждал своего студента, что Лос-Анджелес далеко не идеальное место для митота. 'Охотник использует мир так, как считает нужным. Маг, как охотник и воин, позволяет себе проникать в нашу реальность лишь настолько, насколько ему это необходимо'.
Он напомнил им, как однажды днем они с доном Хуаном находились в 50 милях от Лос-Анджелеса и направлялись в город, когда дон Хуан вдруг резко потребовал остановить машину и поворачивать назад. Он почувствовал слишком много злых духов или тяжелых вибраций или что-то еще. Что бы там ни было, но дон Хуан не желал больше и одной мили ехать на север, и тогда Карлос развернулся и направил машину в сторону Мексики.
За основу преподавательской работы Карлос взял свою недавно законченную докторскую диссертацию, из которой он зачитывал отрывки, на которую ссылался и которую использовал, проводя дискуссии в аудитории. Через несколько недель после начала занятий студенты начали спрашивать, где можно достать копию. В самом начале Карлос сказал, что у него есть около десятка копий, но так и не роздал их. Наконец однажды после занятий к нему подошли Расе и Роузи и еще один студент и попросили у него разрешение брать его собственный экземпляр диссертации, чтобы делать несколько копий на термофаксе, который стоял наверху, по паре глав за один раз. Карлос согласился, и в течение пяти недель активисты начали собираться на пятом этаже вокруг стола рядом с офисом Мэри Резиг, начальницы секретариата отделения. Они раскладывали страницы по стопкам и собрали из них примерно 20 полных копий работы 'Магия: описание мира'. Последние 100 страниц пришлось допечатывать на ксероксе из-за каких-то проблем с термофаксом, но наконец, всего за пять недель, каждый получил законченную копию. За один раз делалось две-три главы, потому что Кастанеда не давал больше. Роузи брала пару глав, копировала их и возвращала оригиналы прежде, чем Карлос соглашался показать студентам следующие несколько глав.
Расе сделал себе две копии - одну в зеленом переплете, а другую - в коричневом, потому что, по его словам, это были цвета ауры Карлоса. Некоторые студенты думали, что у него 'поехала крыша', но Расе увидел цвета его ауры очень четко, как раз после того, как Карлос приехал к ним в университетский городок и занял свой временный офис в комнате номер 724 в здании общественных наук. Он увидел это неожиданно, находясь в ревущем псилоцибиновом кайфе, когда однажды со своим приятелем ждал на шестом этаже Карлоса. Стены волнообразно колебались, как бы исполняя медленный, ритмичный танец живота, все время поднимаясь и опускаясь, совсем как ковыль на ветру в Кентукки. Расе со своим приятелем облокотились о стену, сползли по ней на пол и просто уселись там, ожидая Карлоса. И пока они ждали, коридор превратился в искрящийся тоннель со стенами из известкового желе, протянувшийся на миллионы миль, огромную желеобразную трубу, где в этот момент шел Карлос Кастанеда своей обычной осторожной походкой - только там было еще зеленое сверкание, из которого вылетали фосфоресцирующие огоньки и разбивались о его тело. Оно было зеленым, и Расе обратил внимание, как аура то таяла, то раздувалась, пока Карлос шел под неоновыми лампами на потолке. Наконец он оказался перед ними, перебирая в руках ключи от офиса и уголком глаз глядя на этих двух парней на полу.
- Привет, - сказал он, быстро открывая дверь.
- Эй, чувак, рады тебя видеть, - ответил Расе. Карлос быстро кивнул и остановился в сверкающей зеленой массе электрического света. Затем он проскользнул в свой офис и закрыл дверь. В аудитории он казался коричневым, но здесь в коридоре его аура имела свой настоящий цвет, и Расе понял это.
Расе решил, что коричневая аура имела какое-то отношение к способности рассказывать самые фантастические истории и при этом выходить сухим из воды. Карлос утверждал, что разговаривал с говорящим на двух языках койотом, или рассказывал, как дон Хенаро в долю секунды переносился на мили, и не важно, как далеко он заходил, как нелепо это могло звучать, никто не подвергал его слова сомнению. Обычно студенты просто пытались понять, о чем он говорил, в более рациональных терминах, именно то, чего Карлос и слышать не хотел. Они продолжали объяснять его переживания галлюцинациями, или результатом гипноза, или внушением. Карлос вообще не хотел, чтобы они как-то интерпретировали их. Самым скептически настроенным студентом в группе был парень, постоянно пытавшийся втянуть его в классическую дискуссию о позитивизме и материализме.
'Разве не обречен дон Хуан на то, что кто-то его сменит, как все несовершенные и условные системы, покоящиеся на примитивном основании теологии? - и он смотрел на Карлоса с притворной серьезностью. - Даже синтез, основанный древними теократиями Египта и Индии, оказался недостаточным. Он был основан на субъективных принципах и никогда не мог охватить практической жизни. А ведь существуют, несмотря ни на что, объективные реалии внешнего мира...'
И Карлос кивал головой и отвечал: 'Охо-хо, ну, да. Может быть'.
'...Поскольку теократия вначале была ограничена мыслью и чувством, правильно? Жрецы отбросили политеизм и в конце концов трансформировали его в монотеизм, тогда как брухо остались...'
'Может быть. Н-да уж... Что ж, вероятно...'
Это продолжалось в том же духе минут десять, пока кто-нибудь не спрашивал о том или ином видении из книг или о пейотной церемонии дона Роберто в 1964 году. Также обычно задавали вопросы о союзниках, бесформенных силах, о которых Карлос всегда писал и с которыми ему приходилось иметь дело в пустыне, о силах, заключенных в психотропных растениях. Когда Расе не говорил об аурах или об одном своем друге, который был магом, или еще о чем-нибудь оккультном, он говорил о восточных религиях и о параллелях с системой верований дона Хуана.
'Идея видения, например, - говорил он, - вероятно, подобна дзэнской идее сатори. И там, и там требуется глубокое просветление, своего рода проникновение в суть вещей помимо каких бы то ни было мирских описаний. И образ жизни воина в некоторых отношениях похож на образ жизни дзэнского монаха. Оба требуют дисциплины и отрешенности от мирских забот и осознания того, что дела человека не имеют в конечном счете большого значения. Как дзен, так и философия дона Хуана подчеркивают необходимость достижения человеком полной гармонии с природой. Я хочу сказать, что вижу здесь много общего'.
