— Завтра утром доложите о результатах проверки дежурному унтер-офицеру, — приказал Винтерфельд Бартельсу и бросил в мою сторону многозначительный взгляд. — Тогда посмотрим, отправитесь вы на субботу и воскресенье домой или будете учиться содержать в порядке свое место и личные вещи.
Когда мы выходили из помещения, я старался не встречаться взглядом с Вилли.
— Неплохое ты нашел себе занятие, — услышал я над самым ухом и отпрянул от стола дежурного, за которым дремал. Голос принадлежал Вилли. — Как тебе служится с голубым аксельбантом, господин старший надсмотрщик?
— Слушай, брось. Я же не по своей охоте несу унтер-офицерское дежурство.
— Может, скажешь, что не по своей охоте записался и на унтер-офицерские курсы?
— Я уже сам понимаю, что это занятие не для меня, — попытался я объяснить Вилли.
— Ага, вот как! А чем ты занят сейчас?
— Да ничем. А что я должен делать, по твоему хитрому разумению? — Вилли начал действовать мне на нервы. Я-то хотел выручить его, а он вместо благодарности делает из меня чучело. Если бы он знал о наших с Йоргом делах, о краже оружия и поджоге, о том, что через несколько дней мы хотим бежать, он не задавал бы таких глупых вопросов.
— Ладно, ладно. Я ничего плохого не хотел сказать. Но завтра тебе вновь предстоит контроль, это будет повторный контроль личных вещей Бартельса.
Вилли говорил, подражая манере и голосу Винтерфельда. Он имитировал лейтенанта так похоже, что я рассмеялся.
— Послушай, Вилли, скажи мне честно. Сегодня утром Винтерфельд назвал вас зачинщиками беспорядков, подстрекателями и так далее. Чем вы занимаетесь? И что такого противозаконного числится на твоем счету?
— Да ничего. Во всяком случае ничего, что могли бы считать противозаконным такие типы, как твой Винтерфельд. С ОДС ты немножко знаком. О Мюллере и Бонзаке тоже знаешь. Так что, по-твоему, мы делаем? Подрываем основы бундесвера? Показать, как это делается?
Я навострил уши: неужели Вилли хочет расколоться, открыться?
— Алло, Москва, Москва! Товарищи, вы слышите меня? — Вилли говорил в свои часы как в микрофон. — Я хотел бы говорить с Генеральным секретарем. Секретарь у аппарата? Отлично. Хочу спросить, когда я должен взорвать бомбу завтра: в 10 часов 13 минут или в 10 часов 14 минут, дорогой товарищ? Что? В 9 часов? Тогда я должен прервать разговор и поспешить в нашу подпольную лабораторию. Конец передачи! Конец!
Вот теперь ты видишь, Петер, как это просто делается. — И Вилли так посмотрел на меня, что я готов был поверить: действительно, он получает приказы из Москвы. — Слушай, Петер, все, что тебе рассказывают о русских, о красных, — чепуха! Я не делаю ничего противозаконного. Но те, кто сидят наверху, рассказывают вам сказки и водят вас за нос.
— А зачем ты устроил мне урок с разъяснением, что к чему? Разве что-нибудь изменилось в результате твоих усилий?
— Да, — ответил Вилли спокойно. — Кое-что изменилось. Теперь я могу говорить с тобой как с человеком, а не как с солдатом-автоматом. Два месяца назад такой разговор с тобой был бы невозможен. И еще: многие ребята подписали Крефельдское воззвание. Они хотят разоружения. Кое-какие подписи мы собрали перед казармой, выступая в штатском. Пусть кто угодно рассказывает тебе, что мы оказываем на людей, подписывающих воззвание, какое-то давление. Ничего подобного. Многие помогают нам собирать подписи. Двое из унтер-офицеров нашего батальона подписали его. Может, и ты подпишешь, раз уж мы подошли к этой теме? — Вилли полез в свой внутренний карман и вытащил какой-то листок. — Вот это воззвание. У тебя впереди целая ночь, чтобы изучить его. — Он положил листок на стол и пошел к выходу. — Кстати, чуть не забыл! Завтра в восемь утра ты должен меня проконтролировать, и если что- нибудь будет не в порядке, мне не разрешат увольнение на конец недели.
Вилли был прав, у меня впереди целая ночь. Хорошо, что завтра суббота и при назначении на увольнение не должна стоять вся рота. Списки на увольнение — не проблема, можно как-нибудь устроить.
Я взял в руки листок, который оставил Бартельс.
Огляделся. Нет, меня никто не видел. Я развернул бумажку.
«Атомная смерть угрожает всем нам, — было написано в воззвании. — Надо бороться против размещения в Европе новых американских ядерных ракет». Далее следовал ряд имен противников ядерного «довооружения», которые были мне неизвестны. Генерала Бастиана я, правда, знал, о нем говорил Вилли, да и по телевидению я его видел. Пастора Нимёллера, деятеля евангелической церкви, тоже знал. А остальные? Неужели все они коммунисты? Нет, были среди них представители «зеленых» и молодые демократы.
«Крефельдское воззвание к федеральному правительству» — гласил заголовок. Там, где оставлено место для подписей, было напечатано: «Мы обращаемся к федеральному правительству с призывом отменить решение о размещении ракет «Першинг-2» и крылатых ракет на территории ФРГ; мы призываем федеральное правительство в будущем занимать такую позицию, которая не вызывала бы по отношению к нашей стране подозрения, что она проводит политику гонки вооружений, направленную на подготовку ядерной войны, угрожающей всему миру, и в первую очередь европейским народам».
Я не понял, что опасного было в этом воззвании. Некоторые унтер-офицеры его подписали. Чего же ради должен я подсиживать Вилли, чтобы он не мог уйти в увольнительную и заниматься сбором подписей дальше?
Я сам себе удивлялся. Что со мной происходит? Неужели я могу самостоятельно принимать решения? Раньше я во всем слушался Винтерфельда и Радайна. Они уже считали меня своим.
Когда я готовил реферат, решил посоветоваться с Вилли. И это решение было правильным. Неужели я опять между двух огней? А вдруг Вилли не прав? Человек ведь не всегда во всем прав. К тому же Вилли коммунист. Можно ли доверять ему сполна? Может быть, в отношениях со мной он руководствуется всего лишь тактическими соображениями?
Да нет, он парень откровенный. Йорг, например, при каждом удобном случае подчеркивает, что относится ко мне по-товарищески, но на самом деле ни о каких товарищеских отношениях с ним не может быть и речи. У Йорга и у Вилли совершенно разное отношение к товарищам. Ах, Вилли, Вилли, заставил ты меня думать! Пожалуй, придется прочитать Крефельдское воззвание еще один раз. Да и пастор Нимёллер его подписал. А что, собственно, плохого, если и я подпишу его?
Голова у меня раскалывалась, такие мысли мне раньше на ум не приходили. И я вдруг ясно увидел перед собой картину: вот я встаю и подписываю это воззвание. Правда, кроме подписи, надо указать профессию. А что у меня за профессия? Военнослужащий. Студент?
Нет, в моем личном деле черным по белому записано: ефрейтор. Так и напишу. А теперь спрячу листок в нагрудном кармане.
Дежурный солдат в караулке еще похрапывал, когда я подписывал и прятал бумагу. Да и незачем ему было видеть это.
Ночью я спал плохо, просыпался при каждом шорохе, видел во сне Радайна и Вннтерфельда — они пытались отнять у меня Крефельдское воззвание, выставляли меня перед строем солдат как опасного террориста, показывали всем мои часы, из которых, как из репродуктора, доносились какие-то слова, переданные из Москвы.
Когда Вилли явился с докладом, что его личные вещи и место готовы для осмотра, я вышел невыспавшимся и в плохом настроении. Посмотрел, сказал: «Все в порядке, можешь брать увольнительную и отправляться домой». Когда он проходил мимо меня к воротам, я сунул ему листок с моей подписью. Только не надо больше дискуссий и поучений. Достаточно того, что я подписал крамольное воззвание. Утром мне пришла в голову мысль: а может, я сделал ошибку? Ну почему, почему меня все время гложут сомнения?
В отличие от Вилли, который стремился домой, я после дежурства к родителям не поехал. Не поехал и к Анне во Фрайбург. Мне надо было подумать, поразмышлять. Скоро мы с Йоргом удерем отсюда. Может,
