– Закройте дверь!
Я закрыл и приблизился к его столу.
– Шпрехен зи гут дойч? – спросил он все в том же недоброжелательном тоне.
– Найн, – ответил я. – Майн дойч ист нихт гут.
– Хорошо, – сказал он почти без акцента, – тогда будем говорить по-русски. Вы утверждаете, что вы в Советском Союзе подвергались преследованиям.
– Да, – сказал я, – утверждаю, что в Советском Союзе я подвергался преследованиям.
– Интересно, – сказал он, и в его голосе появилась ирония. – И каким же вы подвергались преследованиям?
– Самым разным. Долго перечислять не буду, но, например, меня лишили советского гражданства. Ваши коллеги в это не верят.
– Предположим, я верю, – сказал он опять с иронией. – А кто и каким образом лишил вас гражданства?
– Леонид Брежнев, – начал отвечать я, сам уже засомневавшись, что это так и было. – Леонид Брежнев подписал указ о лишении меня советского гражданства.
– Подождите, – сказал он уже без иронии, но в сомнении. – Лично Брежнев подписал указ о лишении лично вас гражданства?
– Лично Брежнев, – подтвердил я, – о лишении лично меня…
– Так что же вы стоите! – вдруг вскричал он, и сам вскочил на ноги, и придвинул мне стул. – Садитесь! А это был ваш адвокат? Извините, я не понял, надо было позвать и его. Ну, ладно, разберемся сами.
После чего мне были предложены стакан чая и еще несколько вопросов по поводу моей биографии, на которые я охотно ответил.
Мне пришлось пройти еще по нескольким кабинетам, где какие-то люди, включая представителя ЦРУ, уже ни о чем меня не спрашивая, ставили печати на бумагах, которые я сдал в канцелярию Штарнберга, главного города округа, в который входит деревня Штокдорф.
Чиновник, принявший эти бумаги, объяснил мне, что теперь я должен ждать решения какой-то комиссии. Когда это решение состоится, неизвестно, но пока оно не состоялось, я не имею права покидать пределы Штарнбергского округа, не могу даже ездить в Мюнхен. На это я ему немедленно возразил, что ни с какими запретами считаться не собираюсь. Не позднее чем завтра поеду в Мюнхен в американское консульство, получу визу и уеду в США. Чиновник это выслушал, улыбнулся и сказал:
– Ну, вам можно.
Между прочим, немецкое уважение к закону проявляется, кроме прочего, в том, что никаких исключений они не признают. Если можно – можно, если нельзя – нельзя. Но в моем случае, как бы я ни нарушал правила ожидания убежища, они не могли мне в нем отказать, мое право на него было безусловным.
Родина или муж
Меня лишили гражданства, а Иру нет. Когда кончился срок ее паспорта, она хотела на всякий случай продлить срок его действия и поехала в советское посольство в Бонне.
Там ей сказали:
– Ваш паспорт кончается, но вы же не лишены гражданства. Возвращайтесь в Советский Союз.
– Я не могу вернуться, – сказала она, – у меня здесь муж.
– Неужели вам муж дороже родины? – лицемерно удивился работник посольства.
– Да, мне муж дороже, – сказала Ира.
Черный казак
Однажды в Америке, уже в девяностых годах, я оказался расистом. Я преподавал в Гаучер- колледже под Балтимором взрослым студентам что-то из русской литературы. Студентов было человек двадцать, и один из них – черный. Как-то я прихожу на занятие, и мне говорят, что возник большой скандал. Оказывается, этот афроамериканец написал на меня донос, что я расист. Я очень удивился, потому что расистом никогда не был и повода заподозрить меня в этом грехе как будто никому не давал. Оказывается, автор доноса решил, что я расист после прочтения романа «Москва 2042», в котором есть отрицательный персонаж – черный казак. Я нашел этого студента, отозвал его в сторону.
– Вы поступили подло, – сказал я ему. – Во-первых, вы должны были сначала сказать мне. Во-вторых, вы меня оскорбляете. В чем вы увидели расизм?
– Вы черного сделали отрицательным персонажем, – начал он.
– У меня там все персонажи – отрицательные. Хотите, я сейчас перепишу этот образ, и у меня будут все отрицательные, а ваш черный станет положительным?
– Нет, не надо. Хорошо, а почему его зовут Томом?
– А почему бы не звать его Томом? Обыкновенное имя. Я мог назвать его Джоном, а назвал Томом.
– Нет, вы намеренно так его назвали, как в «Хижине дяди Тома».
Я уже слышал, что черные американцы считают образ дядюшки Тома отрицательным. Нам, наоборот, он казался положительным – затравленный темнокожий человек, вызывающий симпатию. А они видят в нем пассивного литературного героя, который не борется против рабства. Я очень разозлился, сказал: «Пойдем на занятия».
В аудитории я обратился к студентам:
– Этот человек обвиняет меня в расизме. Кто-нибудь из вас читал «Москву 2042»?
Все читали.
– Есть в этой книге расизм?
И тут они на него накинулись и просто заклевали его. Он понимал, что они хоть и белые, но свои и имеют право так с ним разговаривать. И он от меня отстал и даже пытался потом со мной дружить, но я от этой дружбы уклонился потому, что не люблю дураков любого цвета.
Я ненавижу расизм и шутки про негров, которые у нас позволяют на эстраде. Хотя мне кажется нездоровой и излишняя политкорректность, которая обычно переходит в другое неравенство. Известно, что в некоторые университеты человеку темной кожи легче поступить, чем белому. Один абитуриент подал документы для поступления в Джорджтаунский университет в Вашингтоне и указал в анкете, что он афроамериканец. Его приняли. Но когда он явился в университет, чуть не разразился скандал. Потому что он оказался белым.
– Вы нас обманули, – сказали ему.
– Почему? Я афроамериканец. Я родился в Кении.
Так он остался в университете.
Пьющий Принстон
Вскоре пришло официальное приглашение в Принстон. На первые полгода я получил стипендию фонда Форда (хотя никого о ней не просил), на вторые шесть месяцев меня приглашал университет с обязанностью раз в неделю вести семинар по русской литературе. Моя должность называлась visiting fellow (приглашенный коллега) или visiting professor (приглашенный профессор). Лет через десять в написанной для кого-то краткой автобиографии я в шутку написал, что был пастухом, столяром, авиамехаником и профессором Принстонского университета. После чего разные издания и даже телевизионные каналы, излагая кратко мою биографию, называли и сейчас нет-нет да называют меня профессором Принстонского университета, кем я, разумеется, давно уже не являюсь.
Приняли нас хорошо. Нам были куплены авиабилеты первого класса, а в Принстоне приготовлена двухэтажная шестикомнатная квартира на берегу озера, и мы там зажили очень непривычной для нас жизнью.
Для преподавания сначала надо было набрать достаточное количество слушателей. Я повесил объявление, что будет семинар по русской литературе и, сидя в выделенном мне кабинете, ждал, придет ли кто-нибудь. Пришло в конце концов человек пятнадцать. Для семинара я выбрал шесть писателей: Платонова, Зощенко, Булгакова, Надежду Мандельштам, Солженицына и себя. Студентам объяснял, что есть советская литература, а есть литература запрещенная или долгое время запрещавшаяся, вот ее мы будем изучать. Студенты относились ко мне хорошо и по окончании все до одного написали, что они мной очень довольны. Может быть, потому что я всем поставил высокие оценки. Они и правда все, кроме одной студентки, старались.
