те основы, к[отор]ые должны и не могут не изменяться.
Как ни совестно признаться, вчера, 15 Марта, я ждал чего-то, самого вероятного-смерти. Она не пришла, но здоровье всё плохо, всё жар. Только нынче немного лучше. Ничего не пишу. Оч[ень] много хочется писать: и «Стражника», и Павла, и Старца, и Дет[скую] мудрость.
Записать надо:
1) Довольно одного благословения церковью такого брака, как Андреев, чтобы обличилась вся подлость и лживость церкви.
2) К «Стражнику»: Огромное количество рабочих кладут свой труд на произведение предметов роскоши: туалет[ы], мебель, произведения искусства, и всё не успевают занять все руки рабочих. Стоит только стать массе народа в положение хоть небольшого достатка, и рабочих не хватит, чтобы удовлетворить их потребности — жилья, одежды, пищи, удовольствий!
3) Бороться с половой похотью было бы в сто раз легче, если бы не поэтизирование и самых половых отношений и чувств, влекущих к ним, и брака, как нечто особенно прекрасное и дающее благо (тогда как брак, если не всегда, то из 10000 — 1 раз не портит всей жизни); если бы с детства и в полном возрасте внушалось людям, ч[то] половой акт (стоит только представить себе любимое существо, отдающееся этому акту) есть отвратительный, животный поступок, к[оторый] получает человеческий смысл только при сознании обоих того, ч[то] последствия его влекут за собой тяжелые и сложные обязанности выращивания и наилучшего воспитания детей.
4) Мужик думает своим умом о том, о чем ему нужно думать, интелигент же думает чужим умом и о том, о чем ему совсем не нужно думать. Но думает мужик так только до тех пор, пока он дома, в своей среде; как только он приобщился интелигенции, так он думает уже совсем чужим умом и говорит чужими словами.
Соня в Москве. Вчера и 3-го дня написал несколько писем — о магометанстве и другие.
Несколько дней не писал, чувствовал себя телесно оч[ень] дурно и душевно подавленным, но не злым, слава Богу. Писал пустые письма и читал. Приехали милые Поша, Ив[ан] Иванович и Николаев. Нынче чувствую себя так хорошо, как давно не было. Черт[ков] подавлен, и мне больно и за него и за себя. Всё живее и живее чувствую потребность писать для grand monde[большого света], и только для него. Ив[ан] Ив[анович] с своими маленькими книжечками оч[ень] подсвежил это желание. Нынче всё утро читал легенду о Кришне. И то самое, что (Ударение Толстого) я отверг, имея в виду наш круг, превосходно для народа: легенда, подобная Христианской, среди другого, чуждого народа. Мы решили:
1) Очерк Индии, ее истории и теперешнего положения,
2) Легенда Кришны и 3) Изречения Кришны. Можно потом
4) Изречения новейших — Рамакришны и Вивикананды. Потом
5) Обзор Китая и 3 религии, 6) Буддизм, 7) Конфуиц[ианство],
8) Таосизм, 9) Магомета изречения, 10) Бабизм.
Завтра возвращается Саша и 5 Сухотиных — радость. Вчера были два посетителя: интелигент калмык, литератор, возвращающийся к земле, и революционерка — просила 1000 р[убле]й для освобождения брата 15 лет на 12 лет каторги.
Нынче слаб, стеснение в груди, и нет непосредственной доброты и благодарности. Приехала Таня с своими. Оч[ень] приятно. Не могу побороть недоброго чувства. Когда вспомню, что это матерьял для работы, тогда лучше. Рад Саше. Вчера так легко казалось писать художественное для народн[ых] книжечек. А нынче нет охоты, а потому и силы. Да будет не моя, а твоя воля. Да, нет свободы воли. Хочется сказать: есть свобода делать зло, но нет свободы делать добро. Зло это моя работа, добро, к[отор]ое я делаю, не моя, а Его работа. Что же я могу? Могу не делать зла, не губить то добро, какое есть во мне. (Неясно, а что-то есть.)
Я в таком состоянии, что ничего не могу делать, и мне это неприятно, но это обман времени. Мне хочется делать что-то во времени. А это не нужно. Это всё равно, что хотеть делать во время сна. (Опять чепуха, и опять что-то есть.)
Сейчас сидел в унынии за пасьянсами, и вдруг мне стало ясно, ясно до восторга и умиления то, что нужно бы сделать. Стало мне ясно то, что в существующем зле не только нельзя обвинять никого, но что именно обвинения-то людей и делают всё зло. Вспомнил Марк[а] Авр[елия] или Эпиктета (не помню), к [оторый] говорит, что на делающего зло не только нельзя, не должно сердиться, но его-то и жалеть надо. А тут сердятся на людей, воспитанных в том, что хозяйственность (как говорит Тарас) — добродетель, что хорошо наживать, хорошо не промотать отцовское, дедовское, — сердятся и готовы убивать их за то, что они делают то, ч[то] считают должным, и мало того: стараются владеть этим как можно безобиднее, делаю [т] всякие уступки, лишая себя. И их считают врагами, убивают те, к[оторые] и не подумают сделать этого. Убивают и тех, к[оторые] воспитаны на том, ч[то] стыдно не занимать в обществе то же положение, к [отор]ое занимают отцы, деды, и занимают эти места, стараясь смягчить свою власть. И убивают те, к [оторые] желают власти не менее, [не имея] для этого даже и повода наследственности. Одним словом, надо и хочется сказать то, что надо войти в положение людей и не судить их по их положению (к[отор]ое образовалось не ими, а по тысячам сложнейших причин), а по их доброте. Т. е. внушить то, что все мы знаем, ч[то] мы все люди, все братья, и нам надо судить себя, а не других. Положение же улучшиться может никак не наказаниями (т. е. местью, злыми чувствами и делами), а только добротой. Хочется сказать:
То, что живем дурно и в чем эта дурнота, сказано и пересказано и не переставая говорится — нечего повторять это. Надо думать, как исправить. А исправить есть только одно средство — доброта ко всем и строгое суждение к себе — религия добра — любовь, любовь, любовь. E pur si muove [А все-таки она вертится].
Вчера вечером б[ыл] оч[ень] вял. Нынче тоже не похвалюсь. Был кореспонд[ент] Рус[ского] Сл[ова]. О Гоголе написал и дал. Мож[ет] б[ыть], это отвлекло от работы. Ничего не мог писать. Только письма. Был Ч[ертков]. На душе б[ыло] оч[ень] хорошо утром и потом, когда читал и отвечал письма, и всё время за исключением того, когда говорил с коресп[ондентом], а это жалко. А как радостно, когда живешь перед Богом. Записать есть много. После.
Встал рано. Мало спал и слаб. Думал одно:
Как хорошо говорится: 70 лет живу на этом свете. Живу-то безвременно, а на этом свете столько-то.
Записать:
1) Никакие грехи: воровство, блуд, убийство и др. в 1 /100.000 доле не делают того зла, какое делают оправдания хотя бы самой малой слабости.
(Дальнейшее, кончая записью от 21 марта, внесено в тетрадь Дневника переписчиком)
Все ужасы, совершаемые правительствами, и безумия, распространяемые церквами, основаны на таких оправданиях религиозных, патриотических, социалистических.
[1)] Как прост вопрос о земле с точки зрения владельцев ею. Я огораживаю от всех кусок земли и допускаю пользоваться ею только под условием служения мне.
При личном рабстве владелец заставляет известных людей, под угрозой битья, убийства, служить себе; при земельном рабстве владелец заставляет неизвестно кого, каких-то людей, под угрозой голода, даже смерти, служить себе. Как просто! И удивительное дело: сколько веков вообще и сколько десятилетий
