призывая к себе пищу. А ей нужно только встать и притти к ней. (Нехорошо по форме. Мысль нужна и хороша.)
2) О, как избавиться, как избавиться от славы людской. Это какая-то дыра в сосуде, и ничто не держится на нем, а сколько могло бы быть хорошего.
3) Общество женщин полезно тем, что видишь, как не надо быть похожим на них.
Приехали Денисенки. Я чувствую странную слабость. Теперь лучше, без K 4, проедусь немного.
Прошло два дня незаписанных. Вчера вечером приехали разбойники за Гусевым и увезли ого. Очень хорошие были проводы: отношение всех к нему и его к нам. Было оч[ень] хорошо. Об этом нынче написал заявление (Зачеркнуто: ст[атью]). Пропасть писем. Много просительных, прекрасные письма Александра. Теперь скоро час. Вчера, 4-го, исправлял «Конгресс» и, кажется, почти хорошо. Ездил с Оничкой верхом. Читал всем Ед[иную] Зап[оведь]. Оничка понимает. Третье[го] дня, 3-го. Приехала Вера. Ездил верхом с Он [ичкой] далеко в засеку, плутал. Утром тоже «Кон[гресс»]. Вот и всё. Записать: Нынче думал:
1) Хорошо, нужно помнить ничтожность своего «я» — ничтожность в настоящем смысле, т. е. что «я» телесное есть вполне ничто, a/? или ноль. Только я духовное есть нечто орган (Ударение Толстого) чего-то. Нынче, гуляя утром, особенно ясно понял эту ничтожность-ничтожность и по пространству... бесконечно малой козявки среди бесконечно великого мира, и по времени — вся 80-летняя жизнь — момент, к[отор]ый есть что-нибудь, только когда живешь моментом настоящего. (Не хорошо высказал.)
2) Говорят: не думай о смерти -и не будет смерти. Как раз наоборот: не переставая помни о смерти — и будет жизнь, для которой нет смерти.
3) Отчего Ксантипы бывают особенно злы? А от того, что жене всегда приятно, почти нужно осуждать своего мужа. А когда муж Сократ или приближается к нему, то жена, не находя в нем явно дурного, осуждает в нем то, что хорошо. А осуждая хорошее, теряет la notion du bien et du mal [познание добра и зла)-и становится всё ксантипистее и ксантипистее.
С[офья] А[ндреевна] готовится к Стокгольму и как только заговорит о нем, приходит в отчаяние. На мои предложения не ехать не обращается никако[го] внимания. Одно спасение: жизнь в настоящем и молчание.
Опять прошло два дня. 6 Авг[уста] б[ыл] важный день. Я, как обыкновенно, гулял, потом сел за работу «О Войне», пришла С[офья] А[ндреевна] и объявила, ч[то] конгресс отложен. То же сообщил и А [лександ]р Стахович. Говорил с ним, и его самоуверенная, развязная и добродушная ограниченность раздражают мне. Вел себя дурно, слушал себя. Важное-то было не 6-го, а 5-го вечером. Приехали полицейские за Гусевым и увезли его в тюрьму, а потом в Чердынь. Всё это прошло оч[ень] хорошо. И он держал себя хорошо, как это и свойственно ему, и все высказали ему заслуженную им любовь и уважение.— Ст[ахович] приехал уже на другой день. Тот день, в к[оторый] уезжали Денисенки. Я ездил с Сашей верхом. Дома Миташа. Он умен, но Ст[ахович] несносен. Я б[ыл] оч[ень] мрачен. 7-го, вчера. Вернувшись с прогулки, застал двух: один юноша, другой грузин полити(ческий), возвращающийся из ссылки. Сначала принял холодно. Разговорился и, слава Богу, полюбил. Юноша сказал мне, что меня обвиняют за то, что я отдал имущество фиктивно семье. Это, к стыду моему, огорчило меня, хотел просить кого-нибудь написать об этом. Плох я, забываю, что жизнь только перед Богом и в себе и вне себя. Потом докончил О войне и О Гусеве. О Гусеве плохо, но пошлю. Ездил верхом. Вечером сидел со всеми. Физически дурное настроение. Вел себя не совсем хорошо, но и не дурно совсем. — Записать:
1) Не люблю я говорить с людьми, к[отор]ые, слушая вас, делают вид, что они знают то, ч[то] вы скажете, и вперед соглашаются с вами. Мы, мол, понимаем друг друга, и всё. Крестьяне свои почти всегда слушают и говорят так.
2) Любовь к себе — своему телесному я и ненависть к людям и ко всему одно и то же. «Люди и всё не хотят меня знать, мешают мне, как же мне не ненавидеть их?»
3) Наша вся жизнь подобна сновиденью одной ночи, в к[отор]ом забыто всё, что было до этого сновидения.
Вчерашний день пропустил, а он б[ыл] интересный. Утром ничего особенного не делал. Гулял, но немного, б[ыл] слаб. Перед обедом привезли Гусева. И я не мог удержаться от смеха, как допускали к нему Сашу, Душана и М[арью] А[лександровну] по одиночке. Он оч[ень] взволнован (Зачеркнуто: бедный), но хорошо. Нынче с утра пришел Засосов, крестьянин, ездивший к духоб[орам] и теперь отказывающийся от воинской повинности. Оч[ень] мне полюбился. Помоги ему Бог (в нем). Я ничего не писал, кроме письма, продиктованного Саше. Было одно письмо грубо ругательное. С точки зрения распространения истины — радостно, а просто по душе грустно, — за что и зачем ненавидят. Записать:
1) Оч[ень] важное и старое, но в первый раз ясно понятое: то, что для того, чтобы жизнь б[ыла] радостна (чем она должна быть), надо (точно, не на словах, а на деле) полагать свои цели не в себе, Льве, а в делах любви, и дела любви все всегда вне меня в других. Я в первый раз понял, что это можно. Буду учиться.
2) Вся наша жизнь, все интересы нашей жизни в предметах, находящихся известное время в известных состояниях. Сами же предметы различны по занимаемым ими в пространстве местам, а пространство бесконечно, и потому все предметы равны, т. е. ничто по отношению к бесконечности пространства, a/?. То же и с временными состояниями предметов, они все ничто по отношению бесконечности времени. Так что то, что понимаем как бесконечность и называем бесконечностью, есть ничто иное, как только признак иллюзорности, недействительности всего вещественного и личного в нашей жизни.
(Обе важны, особенно первая.) :
Лежу в постели, нездоровится. Прекрасные воспоминания Черткова. Саша проводила Гусева в Туле.
Утром получена телеграмма, что статья о Г[усеве] будет напечатана.. Потом телегр[амма] от Matin о Гусеве же. Читал Канта, думаю всё о движении и веществе, пространстве и времени. Ездил верхом в Ясенки. Здор[овье] получше, иду обедать. Был милый юноша, идущий в Иерусалим, и еще раз Засосов, оч [ень], радостное впечатление.
Встал оч[ень] рано, совсем здоров. Вчера еще появилась моя статья почти полностью. Утром хорошо думал и дома и на прогулке. Немно[го] читал Канта. Получил письма скорее неприятные. От социалиста Ант [онова] и Великанова. Зато и хорошие, трогающие меня очень. Набросал ответы. Слава Богу, отменил письмо об отдаче имущества, — как бываешь слаб временами! Хорошо, что есть в молитве: радуйся, что тебя ругают. Вспомнишь — и совсем другое чувство. Ложное осуждение -да и истинное — только загоняет в ту область, где есть общение только с Богом. И как легко, как хорошо! Кажется мне, что мне открылось нечто оч[ень] важное. Сейчас запишу. Сначала неважное:
1) Раздражаешься, сердишься на себялюбие людей. А вдумайся — и их можно только жалеть: они лишены величайшего, несравненного ни с чем блага сознания в себе того, что всегда свободно, всегда радостно, всегда вне времени и стеснений вещества.
2) Испытываю нынче, 12 Ав[густа], необычайное умиленно радостное, благодарное, любовное ко всем чувство. Неужели это от того, что б[ыло] желчное состояние перед этим? И то хорошо. Всё уравновешивается, и всё благо. — Говорят, нельзя насильно любить. Правда, что бывают такие телесные состояния (желчь), когда это особенно трудно. Но и в такие времена, если поставить свою жизнь в увеличении любви, по крайней мере не даешь ходу своей недоброте и борешься. Зато какая радость, когда, как теперь, и просто хочется всех любить, и знаешь, что в этом всё дело жизни. Любовь в квадрате. Никогда не испытывал такого радостного чувства, как нынче.
